– Скоро принесут ужин.

Собственно говоря, странно, что его еще не принесли: Бидл обещал, пять минут, а Гауэйн обычно сверял по нему часы.

– Кому он нужен? – прошептала Эди и, подавшись вперед, поцеловала мужа в шею.

Он ощутил желание, такое мощное, что едва не излился на месте. Поэтому он сделал единственное, что мог – отступил. Ее руки опустились. Галстук упал на пол.

– О господи, – покачала головой Эди, – сейчас не тот момент, чтобы разыгрывать сухаря и педанта, Гауэйн.

Дверь распахнулась, и Бидл появился на пороге в сопровождении мистера Риллингза, которому было поручено разливать вино. Четыре лакея внесли накрытый стол, поставили его и два стула по обоим концам в середине комнаты.

Гауэйн назвал имена тех слуг, которых Эдит еще не видела. Поведение и вид ее были безупречными, как и полагалось молодой леди. Она вела себя со всеми учтиво и вежливо, и с несколько бо́льшим теплом – с мистером Бидлом.

Супруги заняли свои места за столом, уставленным серебряными тарелками и приборами и фарфором, на котором красовался герцогский герб. Эди молча смотрела в тарелку, пока мистер Риллингз объяснял, какие вина подаст к ужину.

Потом за дело взялся Бидл: он стал рассказывать о деликатесах, лежавших под серебряными куполами. Гауэйн рассеянно отметил, что слуги сумели прекрасно воссоздать обстановку Крэгивара даже в незнакомом окружении отеля.

Дворецкий был несколько многословен, что отнюдь не стало новостью. Гауэйн унаследовал его вместе с Бардолфом и считал, что не стоит труда вбивать в него необходимость говорить более кратко.

Но теперь, в самый разгар его речи, Эди подняла руку. Он замолчал.

– Мистер Бидл, – мягко заметила она, – думаю, сегодня вечером я предпочту радость открытий.

Дворецкий уставился на нее. Он явно не привык к тому, чтобы его прерывали. Дом герцога управлялся, как часы, в постоянном ритме, подобно приливам и отливам; все происходило в нужный момент и в определенный период времени.

Эди улыбнулась ему, и наконец до дворецкого дошло, что пора уходить. Он выстроил лакеев и Риллингза – и все покинули комнату.

– Работа настоящего мастера! – воскликнул Гауэйн, поднимая бокал и широко улыбаясь. Как приятно знать, что больше он не единственный источник власти в его мире. Эдит тоже будет здесь. Рядом.

– Меня меньше интересуют подготовка и ингредиенты еды, чем тебя. Блюдо выглядит и пахнет как вкусная тушеная говядина, и это все, что мне нужно знать, – заметила она.

– Я никогда внимательно не слушаю, если Бидл объясняет меню.

– В таком случае почему, спрашивается, он дает такие подробные описания?

– Так было всегда.

Эдит свела брови:

– Мне это не кажется разумным объяснением.

– Думаю, ему доставляют огромное удовольствие столь длительные разъяснения, – пояснил он.

Эдит замерла, не донеся вилку до рта, и Гауэйну отчаянно захотелось отшвырнуть стол, и пропади все пропадом, если грохот разбивающейся посуды перебудит весь Лондон. Он отнесет ее в постель – и…

Стантон глубоко вздохнул. Герцоги не теряют самообладания. Не набрасываются на жен. Это ниже их достоинства.

– Ты очень заботлив. Мало кого волнует душевное состояние дворецкого, – выдавила Эди, сглотнув. Ее губы блестели, и ему захотелось запрокинуть голову и завыть. Ему не нужна чертова еда!

Но Гауэйн поднес бокал к губам и постарался думать о вкусе вина: оно сделано из винограда, росшего в горах, спелого, сладкого, дающего золотистый цвет, как рассказывал Риллингз… Но думать о вине не получалось.

Эди съела еще два кусочка, пока герцог наблюдал, как двигаются ее губы и мысленно пересматривал список того, чем еще можно занять свои неугомонные мысли.

– Мне так жаль, что твоих теток не было на свадьбе. Они будут расстроены, как думаешь?

– Очень сильно сомневаюсь. Они будут счастливы познакомиться с тобой, но посчитают все волнения насчет свадьбы предательством характера истинного ученого. Они, например, еще не приезжали в Крэгивар, чтобы познакомиться с Сюзанной. Это может помешать программе тренировок.

– Сколько всего я должна съесть? – спросила она, проглотив еще кусочек.

– Ты о чем?

– Полагаю, ты решил, что я должна подкрепиться перед тяжким испытанием, которое ждет впереди? Должно быть, по твоему мнению, именно я нуждаюсь в еде, поскольку ты не прикоснулся к своей.

– Ты моя жена, – сказал он извиняющимся тоном. – Я ответствен за то, чтобы ты была хорошо одета и сыта.

Гауэйн невольно задался вопросом, кажется ли Эди это таким же глупым, как и ему.

В любом случае у Эди хватило такта проигнорировать эту фразу. Она поднялась с грацией, присущей каждому ее движению – от поклона до походки. Возможно, все делала в ритме, слышном только ей одной.

Стантон встал, жадно наблюдая, как она идет к двери спальни. Он окаменел, упиваясь видом изящных изгибов ее бедер.

Она оглянулась и с улыбкой прошептала:

– Гауэйн…

Он в одно мгновение оказался рядом. Она была колдуньей, его жена. Стоило ей улыбнуться, и он знал, что последует за ней всюду. И так будет всегда, если только Эди будет смотреть на него откровенно голодным взглядом.

Гауэйн притянул ее к себе и стал пить мед ее губ – и не мог напиться. Она принадлежит ему. Наконец. Его жена. Его возлюбленная. Его Эди.

Он гладил ее по спине и прижимал к себе все крепче. Они могли делать это сейчас: слить тела воедино. И они прекрасно подходили друг к другу: его твердость и ее мягкость.

– Сейчас, Гауэйн, – прошептала Эди.

Герцог поднял ее и отнес в спальню, где почти все место занимала кровать: огромная, квадратная, с пологом светло-розового шелка, вышитого жемчугом и серебряной нитью. Кровать, достойная герцогини.

Гауэйн откинул покрывало и уложил Эди на простыни. Она улыбнулась, роскошные волосы легли ей на плечи.

– Моя жена, – прошептал Гауэйн, целуя ее в лоб, нос и в губы. – Ты восхитительна. Могу я снять твое платье?

Эди легла на бок, показав ему бесконечный ряд крохотных пуговок на спине.

Он сосредоточился на пуговках, пытаясь игнорировать тот факт, что они заканчивались как раз над соблазнительно округлыми ягодицами. Последняя пуговка поддалась, только чтобы открыть корсет, который Стантон стал молча расшнуровывать. Под корсетом оказалась сорочка из ткани, такой прозрачной, что он видел под ней тень ее сосков.

– Ты собираешься раздеваться? – спросила она.

Он отступил, подумав, что она, возможно, смущается показываться ему раздетой, тогда как он одет.

– Да. Но тебе нечего стыдиться, Эди.

– Я и не стыжусь, – улыбнулась она.