увидел, почему люди-кусты собрались именно здесь. Это оказалось кладбище! Там и тут лежали тела лесных обитателей, которых я раньше не встречал, и деревья с человеческими лицами; чуть дальше валялись измученные кости, которые раньше были недочелом; отдельно покоились люди-кусты, старые и молодые. Листья на их телах пожелтели, увяли, скрутились, опали – наверное, они умерли уже давно. Но совсем рядом с тем местом, куда нас привела Мила, лежал одинокий человек-куст, и листья на ветках, покрывавших его тело, еще зеленели. Однако он был мертв – глаза закрыты, руки сложены на груди, а лицо искажено судорогой… И я вдруг узнал его! Это был тот самый человек-куст, который спас меня, помог удрать от Древолаза и деревяшки, но был за это убит моим братцем!

Или не он?.. Я оглянулся на Милу – она прикрыла глаза: значит, тот самый.

Мне было невыносимо осознать, что я виноват в его смерти, что он погиб из-за меня, но еще тяжелей было вспомнить, что это кладбище Древолаз назвал зверинцем дохлых чудовищ. Уму непостижимо! Люди-кусты для него чудовища? А кто, как не он, образ Древа зла, виноват в том, что они стали такими? А сам-то Древолаз кто? Такое же порождение Древа зла, как почти все обитатели этого леса! Или кровь фашиста Вотана Панкраца Баума так отравила его, что он считает себя сверхчудовищем?

Печальное пение не умолкало, и до меня наконец дошло: это не просто пение, а молитва!

…Мама иногда заходила в церковь, чтобы поставить свечку за Леху, но я всегда ждал ее у крыльца. Нет, не только потому, что стеснялся войти, – просто лица, которые смотрели на меня с икон, и запах свечей, и эти беспрестанно повторяющиеся слова «Господи помилуй, господи помилуй!» мне буквально вынимали душу, от них слезы кипели в глазах: наверное, образ Лехи всегда стоял между нами с мамой. Может, соединял нас, может, разделял, не знаю…

Не сразу я расслышал, что сквозь песнопения пробивается какое-то странное шипение. Люди-кусты умолкли, начали тревожно озираться – и вдруг все сразу бросились бежать, толкая друг друга и истошно крича. Некоторые падали, словно внезапно споткнувшись обо что-то, остальные бежали дальше. Я разглядел, что упавшие и правда спотыкались о какую-то толстую веревку. Но вот натяжение веревки чуть ослабло, давая возможность упавшим подняться на ноги, а потом она захлестнула людей-кустов, заставляя их придвинуться вплотную друг к другу.

У нескольких на руках были дети, и родители перебрасывали их через веревку. Малыши отбегали, жалобно скуля, то и дело оглядываясь; к ним бросались их соплеменники, оставшиеся на свободе, хватали на руки, уносили прочь. А те, кто был окружен, похоже, смирились со своей участью, какой бы она ни была.

А между тем шипение становилось все громче.

– Смотри! – вдруг раздался шепот Пепла, испуганный, нет – полный смертельного ужаса! – и я наконец увидел то, что издавало это шипение.

Это оказалась та же самая ползучая бледная гадость, мимо которой я промчался, когда спасался от своего деревянного братца. Помню, она прилипала поочередно к каждому стволу деревьев с человеческими лицами, растекалась по ним, и тогда плоть деревьев исчезала, оставляя что-то вроде скелетов, которые делали несколько шагов, начинали мерцать, как гнилушки, и бесшумно рушились в траву. А пятно меняло цвет и делалось багровым. Как будто напивалось крови… Тогда, увидев эту мерзость, я помчался еще быстрей, а теперь стоял, оцепенев, и смотрел, как она уничтожает мертвые тела. Наползает на них, багровеет, потом снова бледнеет, снова ползет вперед. Вот она уже поглотила останки недочела и подобралась к телу человека-куста, который спас меня. Завыла, зарыдала какая-то женщина, стоящая в оцепленной группе. Но она не пыталась выбраться на свободу, а просто рвала листья с веток, которые покрывали ее тело. Рвала, будто в отчаянии. Может, это жена моего спасителя?

Белесая мерзость уже полностью покрыла его останки. Больше на кладбище ничего не было. А что эта тварь будет делать, когда все пожрет? Всосется в землю? Уползет туда, откуда взялась?

И вдруг до меня дошло…

Эти люди-кусты предназначены для нее, для мерзкой гнили! Она будет их пожирать – живых! Ведь и те деревья с человеческими лицами тоже были живыми! А мерзость их спокойно уничтожила…

Тело моего спасителя уже превратилось в труху, но еще сохраняло форму. Казалось, что это статуя лежащего человека, сделанная из опилок или песка. А ползучая мерзость тем временем начала собираться, уплотняться, подниматься ввысь; она вздыбилась, словно змея, вставшая на хвост. У нее откуда-то появилась голова, на голове прорисовалась пасть, и я сообразил, что из открывшейся пасти сейчас брызнет всеубивающая зловонная гниль. Зальет сверху этих несчастных существ, опутаннных толстенной веревкой. И они погибнут!

Но кто держит эту веревку, кто ее натягивает?

Я шагнул вперед, всмотрелся… Девчонки за моей спиной заверещали в два голоса, Пепел вцепился в мою руку, потащил назад, но я уже все понял.

Дурак, что так поздно!

…Когда мы с Пеплом мчались изо всех сил, пытаясь догнать недочела, утащившего Коринку, что-то вдруг ударило нас по ногам – и мы покатились по земле. Оказалось, это родственный мне деревянный уродец натянул поперек дороги пуповину, которая связывала его с Древом зла и то растягивалась на невероятную длину, то опять укорачивалась. Сейчас ее вполне хватало, чтобы притиснуть друг к другу этих нечастных, обреченных на гибель.

Зачем?! Это им месть за мое спасение?!

– Леха! – закричал я. – Леха, отпусти их!

Из окружающих полянку кустов выкатился мой деревянный брат, повернулся ко мне, и мне показалось, что даже сквозь плотно зажмуренные веки он прожигает меня взглядом.

– Опустить, говоришь? А что мне за это будет? – спросил он с любопытством.

– Чего ты хочешь?! – заорал я, не помня себя.

Леха подкатился ко мне, плотнее затягивая петлю пуповины вокруг людей-кустов, хватающихся друг за друга, чтобы удержаться на ногах. А лесная мерзость вздымалась над ними все выше и выше.

– Санька, забери меня домой! – пропищал он, и я вспомнил, как этот голосишко звал меня около Древа зла, а потом начал обещать, что мое сердце остановится, как когда-то остановилось его сердце.

И я почувствовал, что мое сердце уже начало останавливаться, как будто его стиснула рука какого-то страшного существа.

Я знал, что это за существо. Его имя Жалость.

Хотел что-то сказать, но не смог.

А Леха не унимался:

– Ты же собираешься дать отсюда деру? Не возражай, я знаю! Ну так возьми меня с собой!

И я представил себе эту картину. Как я возвращаюсь и несу на руках жуткое