Дом 14 стоит в конце Первой аллеи, около железнодорожного моста, на углу улицы Вильсона, составляющей западную границу гетто. Это большой, красивый, оштукатуренный трехэтажный белый дом с двумя мезонинами. Со стороны улицы он украшен колоннами, обрамляющими низкие окна в мезонинах. На углу крыши – изящная круглая башенка. Это пограничный дом гетто. Мы живем на втором этаже. Окна в гостиной расположены в эркере, из которого с одной стороны видно все происходящее на Первой аллее, а с другой – большая часть Второй Аллеи. И в отдалении – монастырь.

Когда я подошел к окну утром 23 августа, я увидел, что у входа в гетто стоит польский полицейский в синем мундире и представитель еврейской полиции в круглой темно-синей фуражке с красным околышем. Вся наша широкая Аллея перегорожена колючей проволокой. Полиция при необходимости может открыть некое подобие ворот в ограде для проезда машины, но это бывает очень редко – никакие машины не въезжают и не выезжают из гетто. Для пешеходов сделан узкий проход, у которого всегда стоит польский или еврейский полицейский, никто не может войти в гетто и выйти без проверки. У входа вывешено несколько приказов. С «арийской» стороны написано: «Вход строго воспрещен – опасность эпидемий»; с еврейской: «Евреи, покидающие гетто без разрешения, будут расстреляны, неевреи, проникшие на территорию гетто, осуждаются к тюремному заключению». Очень скоро немцы докажут, что, когда они пишут «расстрел», они имеют в виду расстрел.

Из нашего эркера в гостиной нам очень хорошо видно, как польский полицейский проверяет документы у тех немногих, кто проходит через калитку, неподалеку все время дежурит немец в мундире. Если какому-то немцу вздумается войти в гетто, то зовут немецкого полицейского. Немцы никогда не разговаривают ни с польской, ни с еврейской полицией, только с немецкой, всегда в нужный момент откуда-то появляется немецкий «зеленый» полицейский мундир. Иерархия соблюдается очень строго. Невозможно представить, чтобы поляк или еврей проверял немца – представителя расы господ.

Главный вход в наш дом по Аллее 14 расположен на «арийской» стороне, через него в наш дом приходят и уходят заказчики. Но в доме есть еще один вход, поменьше, со стороны гетто, и если кто-то и останавливает проходящего через этот «черный» ход, то это всегда еврейский полицейский. Получить временное удостоверение, дающее право на вход в наш дом, довольно легко – их выдает Еврейский совет, но наши полицейские частенько пропускают жителей гетто и без такого пропуска. Если ты уже вошел в дом, то можно через любую квартиру, через нашу, например, попасть на «арийскую» сторону. Это кажется совсем просто, но надо быть очень осторожным – где-то поблизости всегда торчит немецкий полицейский.

Уже на следующий день, 24 августа, оберполицай Хандтке остановил юношу, выходящего из нашего дома. Хандтке спросил его о чем-то, тот показал бумаги. Хандтке проводил его по направлению к улице Вильсона и застрелил. Мы слышали два выстрела.

Он убил молодого человека прямо на улице, без всякого разбирательства, ничего не спрашивая, без суда – но не наповал. Это случилось около четырех часов дня, шел небольшой дождь. Юноша лежит на улице, мы видим через окно, что он иногда слабо шевелится, он лежит на боку и держится за живот, но он довольно далеко, и мы не слышим его стонов. Никто не имеет права подойти и помочь ему, он лежит один всю ночь. Утром он уже неподвижен. Только тогда двое из гетто получают разрешение забрать его. Он умер ночью один, под дождем, на булыжной мостовой улицы Вильсона.

Он был евреем.

Я не знаю, что сказал ему Хандтке и что он ответил. Я не знаю, какие бумаги он показал Хандтке и не знаю, по какому делу он вышел из гетто. Но Хандтке выпустил в него две пистолетных пули, обе в живот, чтобы он не умер слишком быстро.

Все в гетто знают немецких зеленых полицейских из Лейпцига, только они и связывают нас с внешним миром. Они – полновластные господа над нашими жизнями. Нам известны имена большинства из них: Шотт, Оппель, Шмидт, Рон, Киннель, Клюфац, Опитц, Цопот, Хандтке, Юбершеер, Шиммель, Хиллер, Ункельбах и их шеф, капитан Дегенхардт. Почти у всех есть клички. Хандтке, тощего, бледного блондина с выцветшими бровями, всегда в толстом белом шарфе, прозвали «Белой головкой». Он очень любит стрелять, этот вполне обычный немецкий полицейский, которого, наверное, обучали, как стоять на страже закона и защищать гражданских лиц. У него знаки отличия капрала – никаких эсэсовских или партийных значков.

Иногда он приходит в гетто даже в свое неслужебное время. Он болтает о чем-то с немецким полицейским при входе, я вижу, как они смеются. Затем он заходит в гетто, достает пистолет и убивает одного или двух евреев.

Однажды на моих глазах он застрелил статного мужчину и относительно хорошо одетую женщину, которые шли по Третьей аллее с маленькой лохматой беременной собачкой на поводке.

Может быть, он застрелил их, потому что посчитал неуместным, что два еврея гуляют с маленькой собачкой, хотя это и не запрещено. Может быть, ему показалось, что они слишком уж довольны жизнью. А может быть, ему просто стало скучно в казарме. Он, не оборачиваясь на убитых им людей, погладил собачку, и не торопясь пошел к выходу из гетто. У выхода он обменялся парой слов со своим коллегой – они говорили о чем-то другом, убитая пара не вызывала у них больше никакого интереса.

Собачка, совершенно ошалевшая от ужаса, забежала в наш дом 14. Сара спустилась вниз и взяла ее на руки. Сара сама горько плачет, пока пытается утешить несчастное существо. Эта собачка останется у нас и будет жить все оставшееся время, которое нам суждено прожить в этом доме.

Каждое утро большие группы евреев увозят на принудительные работы вне гетто. Они должны рано утром явиться на указанное место. Начинается с переклички, еврейскиие полицейские проверяют, все ли на месте. Иногда при этом присутствует и немецкий полицейский. Затем рабочих под строгой охраной выводят за ворота гетто. Они уезжают рано утром и возвращаются поздно вечером. Работа тяжелая, но в то же время это какая-то отдушина. Они встречаются с польскими рабочими, узнают новости. У них есть возможность прихватить с собой какие-то вещи – свои или тех, кто попросит. На продажу. Они привозят с собой продукты. В остальном ни один еврей не покидает гетто и никто не приходит, только немцы имеют на это право, но они им не пользуются, только лейпцигская полиция шныряет взад и вперед. Иногда какой-нибудь немец с места