самый прекрасный и проникновенный фильм из всех, что я когда-либо видел. Вечерами, перед сном, я думаю об этих красивых и хорошо одетых людях, их постоянных улыбках, об их легко решаемых проблемах. Все в фильме приветливы и добры, невозможно опознать в них тех самых немцев, которых мы видим каждый день. Как прекрасно было посмотреть этот фильм среди всего того, что нас окружало – продуктовые карточки, комендантский час, принудительные работы, подкрадывающаяся нищета, ежедневные аресты, пытки и казни за проступки, которые в нормальной жизни проступками не считаются. Мне так хочется подумать о чем-то приятном перед сном – и я думаю о «Бель-Ами».

Но как решилась на это Сара? Это совсем непохоже на нее – рисковать без всякой на то необходимости – как же она решилась просто взять и пойти в кино? Как я благодарен ей за то, что она взяла меня с собой, среди окружающего нас кошмара это было как напоминание, что существует иной мир, что кто знает, может даже нас, евреев, ожидает в будущем что-то хорошее. В этот день я узнал мою мать со стороны, о которой даже не подозревал, я никогда не думал, что она может вести себя так по-ребячески. Мне кажется, мы даже стали еще ближе друг другу благодаря нашей маленькой тайне, и я еще лучше понял Пинкуса, который когда-то без памяти влюбился в Сару и во что бы то ни стало хотел жениться на ней. Но как она решилась? Может быть, она договорилась заранее с мадам Когутовой?

Ни я, ни моя мать никогда больше не вспоминали этот поход в кино, даже когда мы встречались после войны. Я не спрашивал ее и могу только догадываться, почему она совершила этот странный поступок.

Когда весной 1947 года я приехал в Уппсалу, чтобы изучать медицину, фильм «Бель Ами» шел в кинотеатре «Маяк», в том же доме, где я снимал квартиру – Йернбругатан 10. Я пошел на него еще раз, но мне не следовало этого делать. Оказалось, что это слюнявая, насквозь фальшивая лента. Но тогда я уже жил относительно нормальной жизнью, уже ничем не рисковал и со мной не было Сары.

Несколько дней спустя я встречаю у нас дома молодого, уверенного в себе человека в коричневой шинели, сапогах, бриджах и тирольской шляпе с пером. Он выглядит, как фольксдойч, но фамилия его на самом деле Врублевский, он еврей, и у него поддельные документы. Он обедает с нами. Саре удалось, несмотря на дефицит, приготовить вполне приличный обед. Врублевский приехал из Варшавы, он рассказывает, что Морису, Магде и Рутке приходится очень трудно, они голодают. Пинкус решает, что они должны приехать к нам, мы можем как-то поддержать их, и Сара соглашается. Но как им добраться до Ченстоховы? Меня отсылают в другую комнату, пока они продолжают говорить.

Врублевский после обеда уезжает и через две недели возвращается с Морисом и Руткой. Магды с ними нет. Она не захотела поехать, объясняет Морис, может быть, приедет позже. Я понимаю, что она бросила Мориса и живет теперь с другим мужчиной.

Нас стало много в нашей квартире, помимо работников мастерской и нас четверых – Пинкуса, Сары, Романа и меня, с нами живут Карола, Рози, Морис, Рутка, иногда ночуют и другие случайные гости. Но тесноты мы не чувствуем – идет война, во многих еврейских домах живет еще больше людей, а Сара всегда отличалась гостеприимством.

Появляется новый приказ. Мы, евреи, должны носить нарукавные повязки, отличающие нас от прочего населения – белые полоски с голубой звездой Давида положено носить на правой руке. Если кого-нибудь из евреев застанут без повязки – смертная казнь. Нам дают всего неделю, чтобы раздобыть повязки, и внезапно расцветает торговля повязками. Есть повязки из самой различных материалов, даже из твердого блестящего целлулоида. Те, кому не на что купить повязку, может получить ее в Еврейском совете – из вощеной бумаги. Мы очень следим, чтобы повязка всегда была на руке, даже маленькие дети должны носить повязки, дома всегда есть запас, повязки лежат в блюде на буфете. Теперь мы помечены – каждый может видеть, кто из прохожих еврей.

В один прекрасный день у нас дома появился немецкий солдат, обычный рядовой в серо-зеленой форме вермахта, он приехал из Лодзи, где живут родители Сары. Лодзь перед войной была самым крупным польским городом после Варшавы – теперь она принадлежит Германии, находится на территории Рейха и называется Лицманштадт. Солдат рассказывает, как тяжело живется Сариным родителям, особенно сейчас, зимой. В Лодзи строится еврейское гетто, и тогда будет еще хуже, они вообще не смогут ездить.

Меня отсылают из комнаты, но они говорят громко, и я все слышу. Пинкус и Сара умоляют немца – не может ли он помочь старикам приехать в Ченстохову? Он говорит, что это очень сложно, хотя и не отказывается. Мне странно: как будет выглядеть это путешествие – Шия с его бородой, пейсами, черным кафтаном и Шпринця в своем парике? Но немец, похоже, готов организовать переезд. Интересно, может быть, у Шии уже нет бороды? Может, он сменил свои хасидские одежды?

Пинкус спрашивает, нельзя ли он послать с солдатом немного денег для стариков. Что ж, тот не возражает, но это должны быть другие деньги – генерал-губернаторские деньги в Лодзи никому не нужны. За пару часов Пинкус и Сара достают другие деньги – благо, это теперь не трудно, было бы на что их выменять. Больше всего ценятся русские царские золотые – если с ними поймают, можно сказать, что ты нумизмат. Многие воображают, что это выручает.

Я не знаю, что за деньги взял немецкий солдат, не знаю, сколько, знаю только, что взял. Интересно, чем пришлось родителям пожертвовать, чтобы их раздобыть. Солдат уехал, и мы никогда его больше не увидим и не услышим о нем.

Это последний раз, когда мы получили известие о Шие и Шпринце, если, конечно, они еще были живы, когда этот солдат рассказывал об их тяжкой жизни, и мы уже никогда ничего не узнаем об их судьбе.

Обычный человек, немецкий солдат, возможно, поляк – он говорит на чистейшем польском языке. Скорее всего, он фольксдойч, но живет теперь в Лицманшадте, а это значит, он настоящий немец, рейхсдойч, призван в немецкую армию. Что они – немцы – делают с людьми? Они создали своего рода иерархию, где рейхсдойчи стоят выше всех, они самые лучшие, а мы, евреи, отбросы планеты, находимся в самом низу. Рейхсдойчи имеют право распоряжаться судьбами остальных, что они и делают, им же обещал Адольф Гитлер еще до того, как они