район бедноты, со старыми, запущенными домами и скверными санитарными условиями. В западной части отведенной территории, впрочем, есть дома получше – по улице Кафедральной и Третьей аллее. Хуже всего в старом еврейском квартале к югу от Старой Площади.

Новый район обитания евреев все, даже немцы, называют гетто, хотя в приказе, предписывающем массовое переселение, это слово не упоминается. Почти все, кто и так живет в указанном немцами районе – евреи. Но большинство евреев живет в других районах, так что в нашем гетто будет довольно тесно.

Евреи, имеющие жилье за пределами будущего гетто, выселяются систематически, согласно заранее разработанному плану – улица за улицей. Тех немногих неевреев, кто жил на территории создаваемого гетто, переселят. Они будут первыми, кто получит возможность выбрать себе бывшую еврейскую квартиру, после того как рейхс– и фольксдойчи удовлетворят свои желания. Выбор квартир очень велик, свыше 35 000 евреев освобождают квартиры в городе. Идет настоящее переселение народов, на все про все немцы выделили три недели.

Евреям разрешено брать с собой все свои вещи, но они физически не могут этого сделать, поскольку в том жилье, которое выделено им распоряжением жилищного отдела, умещается лишь небольшая часть их имущества: чаще всего это одна комната на семью, общая кухня и туалет, а семьи часто большие.

У польского населения уже и раньше были возможности грабить евреев – во время погрома в декабре 1939 и позже, когда у евреев отбирали их магазины и предприятия. Теперь же поле деятельности еще шире. Красивая мебель, фарфор, картины, ковры, скатерти, полотенца, белье – евреи должны все это продать, что почти невозможно, или просто бросить – ничто из этого не вместится в их новое жилье. Так что полякам достаются довольно щедрые объедки с богатого немецкого стола – плоды многолетнего еврейского тяжкого труда, поколениями накопленных сбережений – евреи живут в Ченстохове уже как минимум двести лет.

Когда все евреи города переедут в гетто, там будет очень и очень тесно, но немцам и этого недостаточно. Подобные операции по очистке от евреев проводятся и в других городах и селах. Но там гетто не организуют, евреев переселяют в ченстоховское гетто. В основном это близкие к Ченстохову городки, но приезжают люди и из более отдаленных мест: Пьотркова, Пширува, Кшепице, Мстува, Еджейова, Жарков, Влошчовы. Им еще хуже, чем ченстоховским евреям, им дают всего несколько часов на сборы, с собой можно взять только то, что помещается на грузовике. Многие приезжают с пустыми руками. За две недели в уже и без того переполненное ченстоховское гетто набивается еще 20 000 евреев, и никто не знает, когда это прекратится.

В мастерской Пинкуса, находящейся за пределами гетто, все очень обеспокоены. Уже прошла неделя из тех трех, в течение которых надо переехать в гетто, но мы все еще не получили никакого ответа из жилищной комиссии Еврейского совета. Пинкус угнетен – он не знает, позволят ли ему продолжать работу. Он говорит со своими помощниками, все прерывают работу и собираются вокруг раскроечного стола, но высказывают свое мнение только старшие. Пытаются сообразить, что они успеют сделать до закрытия и не следует ли уже сейчас перестать принимать заказы.

Проходит еще три дня. Пинкус выглядит совершенно измученным, когда он говорит своим клиентам, что, к сожалению, не успеет закончить костюм, что они должны обратиться в другое ателье, он предлагает на выбор адреса. Я не знаю, что будет с моей мастерской, говорит он. Нет, я не знаю, будет ли вообще существовать ателье Эйнхорна.

Одного из новых заказчиков, темноволосого, изысканного, сдержанного, всегда вежливого немца, зовут господин Лохарт. Пинкус сшил ему серый спортивный костюм, причем тот принес ткань, нитки, даже пуговицы – все. Лохарт очень доволен, он приходит еще раз – хочет заказать брюки для верховой езды. Пинкус рассказывает ему, как обстоят дела – он может не успеть с заказом, как бы он ни старался. Лохарт удивленно смотрит на Пинкуса и говорит: «Да-да, я знаю, но вы успеете сшить мне брюки, вообще можете принимать заказы, но только у немецких заказчиков». Заметив, что Пинкус удивленно смотрит на него, он добавляет: «Решение уже принято, мы, как всегда, подумали обо всем», – Лохарт говорит тихо и задумчиво, как бы с самим собой, и загадочно улыбается. Первый раз я вижу улыбку на лице этого всегда крайне сдержанного немца. Я вижу, что Пинкус хочет что-то спросить, он в растерянности и хочет узнать больше, но понимает: разговор окончен. Он снимает мерку для брюк, и господин Лохарт уходит. Пинкус молча смотрит на своих помощников – мы по-прежнему ничего не знаем, мы даже не знаем, кто такой Лохарт, этот немецкий господин в штатском.

Позже в тот же день неожиданно приходит Коленбреннер, председатель жилищной комиссии. Он рассказывает, что нам выделили помещение для ателье и жилье на Аллее 14 – «дом Майтлиса». Все большие дома в Ченстохове называются по имени их строителей и первых владельцев. Дом 14 по Аллее был построен зубным врачом Майтлисом и его двумя братьями, один из них был известный адвокат. Коленбреннер пытается отвечать на посыпавшиеся на него вопросы.

Да, там будет место и для жилья и для мастерской. Нет, он не знает, сколько там комнат, они еще не приступали к распределению жилплощади. Да, ему предложили сообщить нескольким семьям, которые будут жить в этом доме, их всего пятнадцать, это в основном специалисты-ремесленники. Да, как и всем прочим, нам разрешено взять с собой все необходимое оборудование, в том числе и то, которое может понадобиться в будущем – он указывает на швейные машинки, утюги, столы для раскроя.

Сара тоже с нами, она начала задавать вопросы первой, но теперь уже спрашивают со всех сторон. Коленбреннеру явно некогда, но он терпеливо отвечает. Да – магистрат сообщил ему эти новости еще вчера, а может быть, и позавчера, но он был очень занят, так много работы, надо же разместить столько людей. Нет – он в самом деле ничего больше не знает, нет – он понятия не имеет, кто такой господин Лохарт, он даже не знает этого имени, отвечает Коленбреннер.

Когда Коленбреннер уходит, все начинают говорить одновременно, перебивая друг друга – обсуждать услышанное. Но Пинкус прерывает дискуссию своим обычным «а теперь давайте работать». Пинкус обожает свою работу, и ему сказали, что он пока может продолжать. Когда-то он говорил мне, что ничто так не успокаивает, как работа – и мы работаем, как обычно.

Через несколько минут в мастерскую возвращается Сара, ей надо поговорить с Пинкусом. Что, сейчас? – Да, лучше сейчас, ей нужно кое-что сделать и она хочет