Джоан делает вторую попытку.

– Хорошо, что вы так думаете, – произносит она на этот раз более дружелюбно.

Она признательна женщине за то, что та, к ее чести, лишь кивает и снова прикрывает глаза.

Линкольн бросает на пол пустой пакет и вскакивает на ноги. Похоже, он вполне освоился и скачками перемещается к дальней стене, где, скорее всего, споткнется о крышку открытой коробки одноразовых тарелок. Но приятно видеть, что он оторвался от нее.

– Ты сейчас споткнешься о ту коробку, – предупреждает его Джоан.

– Нет, не споткнусь.

Она наблюдает за ним, а рядом с ней девушка трясет волосами.

– Знаете, что всегда делал мой папа? – говорит Кайлин. – Мы, бывало, играем в прятки…

– Ты можешь помолчать?! – прерывает ее Джоан. – Ради бога! Хоть немного помолчи, пожалуйста!

Едва эти слова срываются с ее языка, как она начинает жалеть о том, что сказала, но потом замечает выражение на лице Линкольна, и все становится еще хуже.

– Мама… – произносит он, глядя на нее огромными глазами.

Джоан переводит дух. Ей кажется, она никогда не видела, чтобы он был в ней разочарован. Учительница тоже неодобрительно смотрит на нее. А на лице Кайлин написана обида.

– Я знаю, что много болтаю. Извините меня.

– Нет, это ты меня извини. Не надо было мне этого говорить. Давай расскажи о своем папе.

Джоан не ожидает, что девушка продолжит рассказ. И какая-то часть ее существа надеется, что Кайлин, будучи чувствительным и злопамятным подростком, надуется и замолчит. Но нет, девушка, очевидно, отходчива.

– Ну вот, – осторожно произносит ободренная Кайлин, словно Джоан может передумать, – мы, бывало, играем в прятки. С папой. Мы с сестрой всегда прятались, а папа всегда искал нас и ходил большими жуткими шагами, тяжело дыша, и мы тряслись от страха, когда он приближался. А потом наступает тишина, и ты знаешь, что он близко. И вот его рука вытаскивает тебя из-под кровати или разбрасывает простыни из корзины с бельем, а ты визжишь от страха. Он обожал нас пугать. И всегда смеялся. – (Джоан думает, что отец девушки, вероятно, тот еще придурок, но это не важно.) – Один раз я спряталась в кладовке, и он рывком открыл дверь, а я так испугалась, что упала назад на полку и порезала руку. Кровь шла очень сильно, и я все плакала и плакала.

– Он смеялся? – спросила Джоан без всякой задней мысли.

– Нет. Он взял меня на руки, и я видела, как ему плохо. Он все повторял, что сожалеет, потом обмотал мою ранку бумажным полотенцем и усадил себе на колени. Я все плакала, и он сказал, что надо быть храброй, а я сказала, что не могу, потому что у меня идет кровь. Тогда он взял со стола нож и порезал себе руку прямо у меня на глазах. И у него пошла кровь, и он показал мне руку и сказал: «Дыши вместе со мной, детка, вдох-выдох. Ты и я вместе». Я так и сделала. А потом мы забинтовали наши руки.

Джоан видит все это воочию. Видит более ясно, чем хотелось бы. Видит слезы, стекающие по лицу Кайлин. Наверняка у нее, маленькой, были косички и, может быть, заколки в волосах. Джоан представляет себе маленькую окровавленную руку и отца, порезавшего руку себе.

Она улыбается девушке. Девушке, которая видела бандитов, размахивающих оружием, и падающих замертво людей. Девушке, оставившей надежное укрытие, чтобы прийти на помощь незнакомым людям.

– Дыхание иногда помогает, – замечает Джоан.

Кайлин наклоняет голову вперед, качая волосами из стороны в сторону, и теперь это движение не действует Джоан на нервы. Это детская привычка, думает она. Может быть, девушку успокаивает шорох волос.

– Хочу, чтобы он был здесь, – тихо произносит Кайлин.

Джоан наклоняется к ней ближе. Впервые за то время, что они сидят в этой комнате, девушка по-настоящему осознает эту жуткую реальность.

– Угу, – откликается Джоан.

– Вы бы хотели, чтобы здесь был ваш папа?

Джоан пытается найти подходящий ответ на этот вопрос.

– Ну, – начинает она, – у моего папы было много больших пушек.

Кайлин застенчиво хихикает. Джоан чувствует, как ее слегка отпустило, но не может понять, нужна ли ей эта расслабленность.

– Почему ты сама готовишь дома обеды? – спрашивает Джоан.

– Мама и папа допоздна работают, – отвечает девушка. – И я люблю готовить.

– Моя дочь пекла торты, – не открывая глаз, говорит учительница. – Из пяти или шести слоев. Когда еще была маленькой. Такие, как продаются в булочной.

Джоан рассматривает женщину, которая, похоже, готова заснуть в любой момент. Волосы у нее по-прежнему аккуратно причесаны, а подвеска элегантного кулона располагается точно по центру. Она так невозмутима. Возможно, она молится. И Джоан признается себе: как это трогательно – верить в то, что их охраняют. Что Бог с ними. Ей хотелось бы в это поверить. Эта мысль вертится у нее в голове, когда Линкольн, прыгая вверх-вниз, из стороны в сторону – неловкий бесенок, – падает назад, столкнувшись с коробкой, о которой она его предупреждала.

Вдруг комната наполняется светом. Джоан смущена и на миг ослеплена, но, взглянув на сына, она замечает прямо над его спутанными кудряшками выключатель. Она бросается к нему, отпихивает его от стены и, шмякнув ладонью по выключателю, вырубает верхний свет.

Они тихо сидят в темноте.

Она слышит собственное дыхание. Потом закрывает рот, но, когда дышит носом, получается еще хуже. Она находит руку Линкольна, и он вцепляется в нее пальцами.

Он не сходит с ее коленей. Все сидят в ожидании чего-то.

– Это было всего на секунду, – говорит Кейлин.

Вероятно, с того момента, как они вошли в комнату, она впервые молчала так долго. Джоан рада слышать ее голос.

– Не важно, – говорит учительница. – У нас все хорошо.

Джоан признательна за их попытки.

– Мамочка? – робко произносит Линкольн.

Она постаралась не бранить его. И все же он что-то уловил – то ли от нее, то ли от остальных. Она раньше слышала, что дети, как собаки, чуют страх.

– Все в порядке, – говорит она. – В порядке. У нас все нормально.

Ярко освещенная комната, свет гаснет, зажигается и гаснет. Как чертов маяк, приманивающий путешественников.

– Все нормально, – сжимая его руку, повторяет она.

Эти маленькие пальчики.

Он такой маленький.

На ощупь костяшки его пальцев мягкие – в нем еще ничего не загрубело, ни пятки, ни локти. Иногда после ванны она проводит по ним кончиками пальцев, просто чтобы проверить, не загрубела ли у него кожа, в надежде, что пока нет, хотя, разумеется, должна загрубеть. От прикосновения костяшек его пальцев и твердых, гладких, как морские раковины, ногтей к ее ладони в ней прорывается нечто такое, что было уничтожено несколько часов назад, но ведь она изо всех сил старалась держаться.