Наконец Нова вспомнила название сохраненной папки и щелкнула по ярлыку. Пошли ряды файлов, и на каждой фотке, на каждом видео система спрашивала, действительно ли Нова хочет удалить файл.

Под грохот стройки Нова механически нажимала “Да”. Она не заметила, как Налле прокрался в комнату и встал у нее за спиной.

Глухо скрипнул паркетный пол, и две руки схватили ее за плечи.

Налле заревел ей прямо в ухо.

Нова инстинктивно кинулась защищаться: скатилась со стула, но запуталась в полотенце и халате. Налле хохотал, стоя над ней.

Потом он посмотрел на компьютер Юсси.

— Ты чем тут занимаешься? У тебя же для игр есть свой компьютер?

Нова поднялась.

— Отстань…

Налле протиснулся мимо нее, сел и, прежде чем Нова успела что-нибудь предпринять, щелкнул по какому-то файлу.

На экране возникла фотография девочки, лежащей в постели с разведенными ногами.

— Ты чем тут занимаешься?!

Всё, приехали, подумала Нова. Удержать слезы не получилось.

Она сидела на полу и ревела, натянув полотенце на голову, а Налле в полном молчании рассматривал фотографии.

Наконец щелканье стихло.

Зазвучала “Master of Puppets”, любимая песня Юсси. И ее одиннадцатилетний голос. Она пыталась говорить уверенно, но голос был ломким, как осенний лист.

Я так люблю большие члены. Так люблю, когда меня трахают. Я хочу, чтобы ты меня трахнул. Чтобы ты трахнул меня в дырку. Прямо сейчас.

Звук резко оборвался. Стул проскрежетал по полу. Налле встал.

Легкое дуновение, оглушительный звон: это Налле запустил стулом в стеклянные дверцы шкафа.

И настала гробовая тишина.

Нова больше не слышала строительного шума. Только тяжкое дыхание брата; ей показалось, что прошло немало лет, прежде чем он осторожно взял ее за руку. Рука была потной и дрожала.

— Что Юсси с тобой сделал?

Вот и конец. Как все могло принять такой оборот?

— Я просто хотела их удалить, — сказала Нова. — Юсси совращал меня, или я…

Правда ли совращал? Она понятия не имела. Как же все сложно.

— Ты не виновата.

Да уж. Может, раньше она и была невиновата, но теперь — просто по уши. Виновата во всем.

Невозможно.

Невозможно оставаться. Невозможно жить дальше.

Нова захлебывалась соплями. Лапа Налле обхватила ее за плечи.

Нова сказала, что ей было одиннадцать, когда Юсси, назвавшись Петером, вынудил ее присылать ему “голые” фотографии и похабные видео. И когда Нова рассказала все до конца — о Юсси, обо всех извращениях, которым он ее подвергал, — ее брат тоже заплакал.

Заплакал тихо, но в его слезах дрожала ярость.

Отец Тары сидел на диване в гостиной. На журнальном столике — портрет дочери в рамке: девушка улыбается в желтом свете чайной свечки. На отце были те же пижамные штаны, что и в прошлый раз.

Когда полицейские были здесь в первый раз, на диване лежала подушка в красных цветочках а-ля семидесятые.

Сейчас подушка помещалась в пронумерованном пластиковом пакете.

На кухне прокурор допрашивал мать Тары. Сначала допрос вел полицейский, но как только судмедэксперт закончил вскрытие, к делу подключился прокурор.

Это обычная практика, если преступление объявляется тяжким, и у прокурора имелся десятилетний опыт как раз таких случаев. Но привыкнуть он так и не смог.

Прокурор говорил на том же языке, что и мать погибшей девочки, потому что от его родного города до города, который родителям Тары пришлось покинуть молодыми, было два часа на машине.

Они верят в Бога.

Он — нет.

Мать девочки сидела с прямой спиной, но лицо у нее опухло от слез.

— На вопрос полицейских вы ответили, что не знаете никого в шестиэтажном доме, с крыши которого спрыгнула Тара.

— Нет, я этого не говорила.

Прокурор полистал полицейский отчет.

— По нашим сведениям, говорили.

— Наверное, я перепутала дома, — сказала мать, не глядя на отчет.

Когда полиция рано утром обходила жильцов того самого шестиэтажного дома, в одной квартире им открыла женщина, за ноги которой цеплялись двое малышей. Она сказала, что в квартире над ней о чем-то громко спорили двое или трое мужчин. Хотя она не поняла, о чем шел спор.

— Здесь ясно сказано, что в этом доме живет один из дядей Тары. — Прокурор указал на протокол допроса. — Старший брат вашего мужа. Он проживает на пятом этаже, и у нас есть сведения, что из его квартиры вчера поздно вечером доносились возбужденные голоса.

— Я не знаю, кто там спорил и о чем.

— О том, что Тара навлекла позор на семью? — предположил прокурор.

— Я не знаю.

Они посидели молча, думая об одном и том же. У прокурора возникло чувство, что женщина беззвучно просит прощения. Но рука, протянутая к прокурору, была неосязаемой, и он не мог пожать ее.

Наконец прокурор нарушил молчание неизбежным вопросом:

— Почему вы с мужем не избавились от подушки? Экспертиза установила, что в глотке и дыхательных путях остались перья и волокна ткани.

Вот, спина согнулась, подумал прокурор, когда мама Тары тяжело ссутулилась.

— Моя дочь умерла.

Прокурор кивнул и, словно чтобы дать понять, что видит ее ложь, продолжил:

— Рассказывайте правду. Вы написали прощальную записку до того, как Тару задушили, или уже после?

Тара была первым трупом Ирсы Хельгадоттир. Коллеги обсуждали “девушек с балкона”.

В Швеции за год набирается около десяти случаев, когда люди прыгают или падают с балкона, или же их с балконов сталкивают. Чаще всего они погибают, но иногда их сбрасывают с балкона уже мертвыми.

А Тару сбросили с крыши.

Ее отец и двое его братьев решили, что если сбросить тело с террасы на крыше шестиэтажного дома, то меньше риск, что их раскроют.

Ирса отпила кофе. Шварц удостоверился, что она ничего не упустила, заполняя отчеты и рапорты.

— Прекрасно. Все изложено точно и по порядку. Я бы сам так написал.

Ложь, которую выдали полицейским родители Тары, оказалась не устойчивее карточного домика. Раскололся младший брат отца. Допрос записывали. Ирса надела наушники, нажала кнопку и стала слушать.