— Тара улизнула, я видел, как она выходит из подъезда. — Младший брат отца Тары откашлялся и продолжил: — Я пошел за ней. Ее встретил какой-то мужик, стоявший возле магазина, и они ушли за угол.

— Как он выглядел? Сколько лет?

— Не знаю. На нем была черная кожаная куртка. И какая-то шапка. Я его видел только со спины.

— Откуда вы знаете, что это был мужик?

— Он так двигался. Старше сорока точно.

— А как двигаются мужики старше сорока?

— Ну, не знаю. Это же видно.

— Хорошо. Значит, они зашли за угол. А потом?

— Сели в машину, которая стояла за домом.

— За каким домом?

— Ну, за магазином. Я же сказал.

— Хорошо. Вы помните, что это была за машина? Номер не заметили?

— Нет. Я смотрел сбоку. Новенькая машина, серебристая. Может, серая.

— Серая или серебристая новая машина?

— Да. Они уехали по направлению к Бьёрнстиген.

— И что вы сделали?

Ирса вспомнила, какой у него стал взгляд, когда она задала этот вопрос.

— Я позвонил братьям, потом поднялся в их квартиру, они оба уже там ждали.

В глазах этого человека были ужас и отчаяние. Читая протокол, такого не заметишь.

— Ваш старший брат и отец Тары?

— Да.

— Где находились мать Тары и Чинар?

— В моей квартире.

— А потом? Вас было трое. Что вы сделали?

— Мы ждали Тару, она пришла в начале двенадцатого, подождали у нее в комнате, когда она войдет. Она сначала зашла в ванную, потом вышла, мы ее схватили и сначала дали ей шанс.

— Шанс дали?

— Да, ну чтобы она сама это сделала. Спрыгнула. Тогда бы все было не так.

— Как “так”?

— Ну, что теперь все попадут в тюрьму. Из-за того, что она умерла.

Дрожащим голосом младший брат рассказал, как они повалили девочку на кровать и задушили подушкой.

Ирса закончила расшифровывать допрос. Она не стала указывать, что голос был еле слышным, звучал жалко и то и дело прерывался, но тот факт, что мужчина заплакал, она отметила в скобках.

Ей казалось, что писать в скобках, что кто-то плачет, не очень правильно.

Ирса отложила отчет и снова взялась за кофе.

Мужик, который водит серую или серебристую новенькую машину, подумала сержант Ирса Хельгадоттир. Будем надеяться, что его ДНК отыщется у нас в базе данных.

Свен-Улоф Понтен задвинул ящик, в котором обитали облегчавший муки его совести каннибал Армин Майвес и еще девятнадцать психов, в тысячу раз хуже, чем он, Свен-Улоф.

Он удостоверился, что звук в телефоне выключен, и сунул безопасный телефон во внутренний карман портфеля.

Телефон, который помогает ему утолить голод.

Человек, с которым он только что разговаривал, обещал ему жесткий секс. Две девушки и мужчина, ровесник самого Свена-Улофа.

Свен-Улоф запер ящик стола и вернулся к работе с документами. Просмотрев заметки, которые секретарша сделала во время сегодняшних встреч, и заверив несколько счетов, он отпер дверь и вышел из рабочего кабинета.

Алиса дома. Она, конечно, молчит и куксится, но она дома.

Приехав за ней в Скутшер, Свен-Улоф ожидал, что она станет бурно протестовать, но Алиса молча села в машину.

Теперь Алиса помогала Осе с ужином. Свен-Улоф вошел на кухню. Из духовки вкусно пахло.

Когда Алиса поставила перед ним тарелку, он взял дочь за руку. На шрам на запястье он старался не смотреть. Алиса замерла, а когда он попытался взглянуть ей в глаза, девушка отвернулась. Свен-Улоф помнил, что в ее жилах течет его жизнь.

Как же он тогда испугался, что эта жизнь оборвется.

— Ты же знаешь — я люблю тебя, — сказал он и выпустил ее руку.

Алиса продолжила накрывать на стол. Оса стояла у плиты, над кастрюлей с рисом, и делала вид, что ничего не замечает. Свен-Улоф стал припоминать главные моменты своей жизни. Они всегда совпадали с чем-нибудь не слишком приятным. В его ботинках всегда оказывались какие-то камешки.

Ему двадцать два года, он школьный ассистент. Один из учителей заболел, и Свена-Улофа назначили вести уроки по замене в шестом классе. Некоторые девочки там оказались физически развитыми не хуже его ровесниц. Но головы у них были устроены попроще, и в отличие от его приятельниц во взглядах шестиклассниц читалось только обожание. Для них Свен-Улоф был чем-то волнующим, призом, за который стоит соревноваться; к тому же они не заводили с места в карьер разговоров о будущем и детях.

И ему это понравилось.

Наконец-то он сделался значимым.

Но в ботинок попал камешек.

Проблема состояла не в том, что Свену-Улофу было двадцать два года, а девочкам — двенадцать лет.

Проблема состояла в том, что ему предстояло пронести вожделение к невинности этих девочек через всю свою жизнь.

Почуяв, что если он останется, то произойдет что-нибудь скверное, он уволился из школы.

— Прочитаешь молитву, Алиса? — спросил Свен-Улоф, когда Оса села за стол.

Он снова попытался встретиться взглядом с дочерью, но она уже опустила глаза и сцепила пальцы. Алиса стала читать молитву; голос звучал механически, но какое счастье просто слышать его. Свену-Улофу хотелось, чтобы она рассказала ему все, что у нее на душе.

Вот бы сесть где-нибудь подальше от всех, поговорить.

Она бы положила голову ему на плечо и поведала бы, о чем мечтает, и, может быть, он бы тоже поделился с ней своими мечтами. Рассказал бы, как трудно иногда быть мужчиной. Быть человеком. Рассказал бы о людях, запертых в ящике его стола, и она бы его поняла. Все-все поняла бы.

— Спасибо, Алиса, — сказал он, когда дочь договорила слова молитвы.

Когда Свену-Улофу было двадцать три года, он обручился с одной женщиной старше себя. Улле был тридцать один год, они обменялись кольцами в Венеции, пообещав друг другу, что через десять лет снова навестят это место, неважно, будут они к тому времени парой или нет. Но никакой повторной поездки не было. Было изнасилование в подвале, возле прачечной, когда Свен-Улоф ненадолго уехал. Психически больной сосед, допрос в полиции, незалеченная травма.

В те дни что-то умерло, и родилось нечто другое.

— Приятного аппетита.

Оса улыбнулась и повернулась к дочери.

— Как хорошо, что ты выздоровела.

Свен-Улоф Понтен думал об Улле, которая могла бы стать Уллой Понтен, если бы ее не изнасиловал сосед, впавший в бредовое расстройство.