Как же быстро все произошло, подумал он. Фирма-перевозчик вывезла вещи из дома больше месяца назад, и они уже обретались в каком-то магазине в Грёндале.

Кевин отпер дверь, дважды повернув ключ в замке. Какой знакомый звук. В прихожей пахло яблоками.

“Запах яблок — это ясная прохладная осень, — говорил отец. — Когда солнце слегка греет кожу, а не прожаривает до костей. Вот тогда стоит самый яблочный запах”.

Яблоки никто не собирал уже несколько лет, и давно уже в прихожей не стояло ведро с яблоками, к тому же фирма, производившая предпродажную уборку, постаралась на совесть. Может быть, пахло на самом деле каким-нибудь моющим средством с яблочной отдушкой.

Кевин включил свет и осмотрелся. На деревянном полу тенью виднелись контуры коврового покрытия. На стенах, наоборот, места, где висели картины или помещалась мебель, выдавали светлые четырехугольники. Кевин стал припоминать, что же здесь было. У стены справа от него стоял когда-то белый комод, над которым висело круглое зеркало. На той же правой стене висели четыре картины: репродукция Петера Даля, пейзаж, исполненный каким-то маминым родственником, и две репродукции Бруно Лильефорса — лисы и зайцы на снегу.

В прихожей, к величайшей досаде Кевина, осталась неувезенная коробка. Наверное, фирма, занимавшаяся перевозкой, забыла про нее. Позвонить им, пожаловаться на небрежное обслуживание? Но на то, чтобы жаловаться, у Кевина не было сил.

Он прошел на кухню и сел на пол, туда, где когда-то помещался кухонный диванчик.

Принимая гостей, отец обычно стоял у мойки с банкой пива в руке и рассказывал старые полицейские истории. Анекдоты о темной стороне жизни, а также смешные эпизоды, участником которых со временем стал и сам Кевин. Такой была, например, история о том, как Кевин решил стать полицейским. Редко когда отцу удавалось солгать симпатичнее.

Мы с Кевином смотрели телевизор, — рассказывал он, — выпуск “Спортспегельн” про классические голы разных чемпионатов. Показывали отрывок чемпионата Европы 1976 года, финал, ФРГ против Чехословакии, пятый и решающий штрафной. Чех Антонин Паненка хорошенько разбежался, как для сильного удара по мячу. И… Этот хладнокровный гад подлетает к мячу на всех парах, но не лупит по нему, а мягко бьет под него. Мяч летит по низкой дуге. Паненка обманул не только вратаря немцев, Зеппа Майера, но и всех мелких мира, в том числе и Кевина.

Сам Кевин отчетливо помнил те летние каникулы, когда они с отцом ездили в Грёндаль отрабатывать “штрафной Паненки”. Они тогда все лето тренировались почти ежедневно, и Кевин засекал по часам, сколько длится поездка домой.

Расписаний было два. Одно для короткой дороги, через Грёндальсбрун, другое — для длинного кружного пути, через Кунгсхольмен и Лилла Эссинген. Кевин следил, чтобы отец придерживался установленной скорости, и если отец скорость превышал, то следовало добавить времени. Отец получал от этой игры не меньшее, а то и большее удовольствие, чем Кевин, и Кевин гордился, потому что игру придумал он. В тот вечер они ехали короткой дорогой и оказались на месте преступления в центре Грёндаля. Легковой автомобиль врезался в дерево. Между полицейских машин виднелись носилки, а на них — две ноги в кроссовках. Кроссовки были в крови.

Погибшим оказался известный уголовник, который, будучи под кайфом, открыл стрельбу по полицейским. Кевин просто зациклился на этом случае: делал вырезки из газет, записывал новостные выпуски на видео. Излагая историю гостям, отец подчеркивал, что событие подсказало Кевину выбор профессии. Такова была официальная версия, и Кевин обычно согласно кивал, подтверждая слова отца. Анекдот кончался Паненкой. Отец никогда не рассказывал продолжения.

Домой они ехали уже в сумерках, отец слишком гнал машину. Кевин без умолку болтал о погибшем парне, и когда они въехали на Стура Эссинген, отец на мгновение отвлекся.

Под днищем что-то грохнуло, отец затормозил и вышел из машины.

На асфальте неподвижно лежал серый котик.

Отец обычно говорил, что у него аллергия на кошек. На самом деле он их боялся, хотя не хотел в этом признаваться. Отец огляделся, поднял кота за шкирку, отошел к рощице и выкинул кота куда-то за деревья.

“Не говори маме. Хватит с нее новости о пальбе в Грёндале”, — предупредил он, снова сев в машину.

Когда они уезжали оттуда, Кевин плакал.

Кевин зашел в гостиную. Пустота здесь подавляла, но в то же время комната казалась тесной. У двери когда-то стоял телевизор. Именно по этому телевизору Кевин увидел, как Паненка бьет штрафной. Неуклюжий старый телевизор. А теперь он в каком-нибудь грёндальском магазине.

Кевин открыл окно в гостиной, чтобы немного проветрить. Участок за окном шел под уклон, к кустам сирени. Весной и летом кусты загораживали вид на залив, но сейчас в темноте между голыми ветками мерцала вода. Если Кевин правильно помнил, хозяева кота жили через улицу.

В тот же день, вечером, Кевин тайком ушел из дома, прихватив мешок для мусора. Он вообразил, что случившееся — его вина, он виноват, что отец сбил кота. Разболтался про парня, которого застрелили, и отец смотрел на него, а не на дорогу.

Сунув кота в мешок, Кевин зашел в телефонную будку на Эссингеторгет и набрал номер, записанный на кошачьем ошейнике. Снявший трубку мужчина попросил Кевина никуда не уходить.

Крупный мужик, похожий на Рольфа Лассгорда; кот в его руках казался таким маленьким. Мужчина подбросил Кевина до дома. В машине стояло детское кресло, рядом лежала кукла.

Кевин понял, что сейчас какая-то девочка сидит и ждет, когда вернется папа. И очень скоро девочка будет горевать.

Потом Кевин рассказал, как все было.

Какой же после этого начался кошмар. Хозяин кота орал на папу, а Кевин убежал к себе и заперся. Потом на отца напустилась мама. Они стояли как раз здесь, посреди гостиной, и их голоса пробивались через пол в комнате Кевина.

Сейчас вранье давалось Кевину с таким же трудом, что и в детстве. Чего он точно не унаследовал от отца, так это умения плести небылицы и приукрашивать правду. Отец был мастер подмешивать в свои истории немного лжи. И умалчивать о том, чего не хотел рассказывать. А это тоже вроде лжи.

Кевин закрыл окно и решил, прежде чем отправиться в управление, заглянуть на верхний этаж. Наверху три комнаты: его спальня, спальня родителей и еще одна, в которой раньше жил брат, потом она стала гостевой.

Наверху было так же пусто, как и внизу: вещей не осталось. Собственная комната ничего не сказала Кевину, хотя он прожил в ней восемнадцать лет. Стены были все в дырах от кнопок, но сами киноафиши переехали в Танто, вместе с небольшим собранием синглов, а больше никаких воспоминаний комната не содержала. Воспоминания, которые что-то значили, покоились на виртуальном кладбище: сколько-то компьютерных игр, письмо к однокласснице с признанием в любви и мучительная попытка написать фантастический роман.