Этим он отличался от других разведывательных подразделений люфтваффе, которое также располагало такими эскадрильями, укомплектованными большей частью самолетами малого (фронтового) радиуса действия. Но и эти аэропланы способствовали блицкригу в Польше и Франции, а также первым успехам вермахта в войне против СССР.

Полк Ровеля, уже полковника, назывался теперь без всякого тумана Разведывательной группой главнокомандующего люфтваффе, которым был сам «Наци номер Два» Герман Геринг.

Группа располагала примерно пятьюдесятью самолетами и персоналом (летным и обслуживающим) до трехсот человек. Пилоты, штурманы, бортмеханики, стрелки-радисты были высшего класса.

Кроме традиционных «Не-111» группа получила также самолеты «Ju-86», «Ju-88», «He-410», «Do-214», «Do-217» конструктора Клаудиуса Дорнье и «Хеншель» «Hs-130».

Все самолеты группы Ровеля закачивались в двигатели специальной кислородно-азотной смесью, что улучшало их летные характеристики на рабочих высотах от 7,5 до 10,5 тысячи метров, где они легко уходили от истребителей противника.

Когда Гитлер решил напасть на Норвегию, обнаружилось, что в ОКВ отсутствуют… современные карты этой страны. Генерал, которому было поручено подготовить план вторжения, вынужден был в книжном магазине на Унтер-ден-Линден купить старый путеводитель «Бедекера», чтобы разобраться, на что Норвегия похожа и где расположены главные фьорды.

На выручку пришел Ровель. Его группа совершила несколько полетов и выявила порты, где могли бы высадиться немецкие войска, а также установила местонахождение прикрывающих их зенитных батарей и военных аэродромов.

Уже в ходе вторжения пилот Корнелиус Ноелль совершил два полета на четырехмоторном «Фокке-Вульф 200 («Кондор) из Кенигсберга в Нарвик, чтобы выяснить, находятся ли в этом северном норвежском порту английские войска.

26 июня 1941 года тот же Ноелль на «Юнкерсе-88» с полевого аэродрома, ориентируясь на позывные московской радиостанции, долетел до Москвы. При ясном небе он мог разглядеть даже движение троллейбусов по центральным улицам. Он спокойно сфотографировал все зенитные батареи вокруг советской столицы и благополучно вернулся на свой аэродром.

В первые месяцы, даже в первый год Великой Отечественной войны немецкие самолеты-разведчики, укомплектованные самыми опытными экипажами, без бомбовой нагрузки (для облегчения), оснащенные только фотоаппаратурой и штатным вооружением, пытались забираться в глубь советского воздушного пространства. Цель – аэрофотосъемка оборонных объектов и военных заводов в значительном удалении от линии фронта, вплоть до Урала. Этим самолетам с отснятой пленкой ни в коем случае нельзя было позволить вернуться на свои базы. Делать это было трудно, поскольку такие полеты производились по ночам, к тому же немцы строили свои маршруты к целям над местностями, где либо вообще не было противовоздушной обороны, либо силы ее были явно недостаточны.

Советское командование нашло выход из этой опасной ситуации. Еще до войны в СССР, в Москве в частности, сложилось особое «крылатое племя» летчиков-испытателей высшей квалификации. Имена многих из них – Валерия Чкалова, Михаила Громова, братьев Владимира и Константина Коккинаки (всех не перечислить) – знала вся страна. Когда разразилась война, все они, без исключения, и военные, и гражданские, подали командованию заявления с просьбой направить их на фронт. Естественно, получили отказ. Руководство не могло оставить конструкторские бюро и авиазаводы без испытателей, этой элиты авиации. Из опытнейших летчиков-испытателей была сформирована особая группа, которая воевала… в родном русском небе. В их обязанности входило отыскать в бескрайнем ночном воздушном пространстве одиночный немецкий аэроплан, идущий на максимальной высоте на восток, или, наоборот, возвращающийся на запад, перехватить его и сбить, не дать уйти с драгоценными отснятыми кассетами.

К декабрю 1943 года наступательный порыв вермахта окончательно иссяк, наступил период обороны и отступления на всех фронтах. Надобность в воздушной стратегической разведке отпала. В связи с этим полковник Теодор Ровель подал в отставку, а его детище из разведывательного переименовано в «Бомбардировочный авиаполк 200»[76].

Между абвером с одной стороны, службой безопасности СД и гестапо с другой с самого начала установились непростые, порой напряженные отношения, с годами вылившиеся во враждебные. За нормальным соперничеством спецслужб скрывалась достаточно глубокая политическая неприязнь. И СД, и гестапо не просто недолюбливали абвер, но относились к сотрудникам абвера (включая шефа) с плохо скрываемым недоверием и даже подозрением. И СД, и гестапо, а позднее РСХА в целом всегда стремились подчинить себе, а еще лучше – поглотить военную разведку и контрразведку.

На многое влияли и весьма непростые личные отношения между Канарисом и Гейдрихом. Хотя, как и в былые годы, когда они служили на одном корабле, они порой устраивали совместные музыкальные вечера, а также довольно часто совершали вдвоем прогулки верхом на лошадях (как ни странно, оба моряка обожали верховую езду).

Немецкий биограф адмирала Карл Хайнц Абджаген писал в этой связи:

«Здесь нужно коротко остановиться на личных отношениях Канариса с руководящими сотрудниками гестапо. Отношения с Гиммлером совершено бесцветны. Личные контакты редкие. Канарис невысокого мнения о Гиммлере, которого он в глубине души считает взбунтовавшимся мелким чиновником. Хотя он жестокий и хитрый, но не умен и труслив. С этим, считает Канарис, он справится. Труднее описать его отношения с Гейдрихом. Они сложны с обеих сторон. Гейдриха Канарис боится. Человек этот во всех отношениях кажется ему жутким. Он слишком высок ростом, его глаза с почти монгольским разрезом смотрят всегда холодно и пронизывающе, взгляд, как у змеи. Канарис чувствует, что перед ним человек, для которого не существует препятствий, это преступная натура крупного масштаба, и все же он околдован высоким интеллектом своего противника, которого он однажды назвал «умнейшая бестия». В своем дневнике он говорит о Гейдрихе после первой служебной встречи как о «жестоком фанатике, с которым будет трудно сотрудничать открыто и доверительно». Со временем страх перед Гейдрихом не проходит. Уже одного телефонного звонка от начальника РСХА достаточно, чтобы лишить Канариса покоя.

Несмотря на это, Канарис, пока Гейдрих жив, стремился поддерживать с ним хорошие личные отношения. Постороннему отношения между ними казались даже сердечными. По воле случая Канарис, когда его семья в начале февраля 1935 года переехала из Свинемюнде в Берлин, нашел квартиру на Деллештрассе. Вскоре выяснилось, что Гейдрих живет неподалеку от него на той же улице. Несмотря на внутреннее отвращение Канарис по служебным соображениям старался поддерживать контакт между обеими семьями, и воскресными вечерами летом 1935 года семья Канариса ходила к Гейдрихам, чтобы там в саду поиграть в крокет. В августе 1936 года Канарис купил себе маленький дом в Шлахтензее на Дианаштрассе… Было ли чистым совпадением, что полгода спустя Гейдрих купил на Августаштрассе, в двух минутах ходьбы от Канариса, строящийся дом и переехал туда, когда дом был готов. Фрау Канарис, услышав об этом, не могла удержаться от смеха и сказала: «Хорошая покупка!» Гейдрих уловил в этом замечании намек, так как сразу стал защищаться и со всей убежденностью сказал, что он по чистой случайности нашел подходящий дом рядом с домом Канариса. Возможно, здесь и вправду не было особого умысла, потому что, в конце концов, для начальника РСХА вряд ли было необходимо лично следить за своим противником из разведки.