через плетни, бежали в левады. На проулке осталась одна старуха. Она тоже было побежала, но то ли ноги подломились от страха, то ли споткнулась о кочку, только упала, да так и осталась лежать, бесстыже задрав тощие ноги, безголосо взывая:

– Ой, спасите, родимые! Ой, смертынька моя!

Спасать старуху никто не вернулся. А аэроплан, страшно рыча, с буревым рёвом и свистом пронёсся чуть повыше амбара, на секунду закрыл своей крылатой тенью белый свет от вытаращенных в смертном ужасе старухиных очей, – пронёсся и, мягко ударившись колёсами о влажную землю хуторского выгона, побежал в степь».

25 мая 1919 года генерал-майор Добровольческой армии Александр Степанович Секретёв во главе конной группы из двух дивизий прорвал оборону 15-й стрелковой дивизии Красной армии и у станицы Казанской и пробился к окружённым частям восставших казаков Верхнего Дона.

Верхний Дон и Нижний воссоединились.

Казаки начали возвращаться в свои станицы на правобережье.

Загрохотали телеги, погнали обратно скот, поплыли по-над степью и водой песни.

В станицу Вёшенскую прибыл вмиг прославившийся своим прорывом 37-летний генерал Секретёв – с грустными глазами, облысевший, вида совсем не героического. Для постоя он выбрал себе лучший в Вёшенской дом Моховых, где постоянно проживали, в числе прочих, Пётр Михайлович с женой, его 13-летняя дочь Маруся, девятилетний Николай, племянник Миша, прочая, по моховской линии, родня, а также собака породы сенбернар.

Шолоховское семейство переселили в отдельно стоявшую на дворе кухню, так называемую стряпку – благо шло лето.

В больших моховских конюшнях поставили генеральских лошадей; Моховым приказали возить генералу воду с Дона. В станице никакого водопровода по-прежнему не было и воду держали в бочках.

* * *

Радость казачья была недолгой. Командующий Добровольческой армией Антон Деникин тут же обложил казаков неподъёмным натуральным налогом и гужевой повинностью. Сначала красные жилы тянули, теперь белые за то же принялись.

Отношение белогвардейского начальства к служивому верхнедонскому казачеству таило в себе прежнюю обиду и в силу того – недоверие.

В «Тихом Доне» есть сцена с описанием праздника в станице Вёшенской по случаю воссоединения.

«Присутствовавший на банкете Григорий с напряжённым и злобным вниманием вслушивался в слова Секретёва. Не успевший протрезвиться генерал стоял, опираясь пальцами о стол, расплёскивая из стакана пахучий самогон; говорил, с излишней твёрдостью произнося каждую фразу:

– …Нет, не мы вас должны благодарить за помощь, а вы нас! Именно вы, это надо твёрдо сказать. Без нас красные вас уничтожили бы. Вы это сами прекрасно знаете. А мы и без вас раздавили бы эту сволочь. И давим её и будем давить, имейте в виду, до тех пор, пока не очистим наголо всю Россию. Вы бросили осенью фронт, пустили на казачью землю большевиков… Вы хотели жить с ними в мире, но не пришлось! И тогда вы восстали, спасая своё имущество, свою жизнь. Попросту – спасая свои и бычиные шкуры. Я вспоминаю о прошлом не для того, чтобы попрекнуть вас вашими грехами… Это не в обиду вам говорится. Но истину установить никогда не вредно. Ваша измена была нами прощена. Как братья, мы пошли к вам в наиболее трудную для вас минуту, пошли на помощь. Но ваше позорное прошлое должно быть искуплено в будущем. Понятно, господа офицеры?

…Кудинов что-то говорил ему вполголоса, но Секретёв, не глядя на него, настойчиво повторял:

– Не-е-ет, извини! Уж это ты извини! Мы вам доверяем, но постольку-поскольку… Ваше предательство не скоро забудется. Пусть это зарубят себе на носу все, кто переметнулся осенью к красным…

“Ну и мы вам послужим постольку-поскольку!” – с холодным бешенством подумал опьяневший Григорий и встал.

Не надевая фуражки, вышел на крыльцо…»

И это мероприятие, и встречи Секретёва с Кудиновым, и прочие визиты повстанческих казачьих командиров проходили в моховском доме. Стряпали и накрывали на столы им Шолоховы и Моховы.

Гонял туда-сюда мальчишка по имени Михаил с тарелками и бутылями, слушал и смотрел.

…и в кипучем раздражении выходящий из дома Григорий Мелехов едва не сшибает по пути похожего на татарчонка мальчишку – своего автора.

* * *

В очередной раз из Вёшенской Михаил пропал, никого не спросившись: вместе с бывшими повстанцами, а теперь бойцами Добровольческой армии он вернулся в Плешаков. Сдаётся, Шолохов при них уже был как сын полка. Все знали его, и он знал всех. Случись какая переделка – неизбежно вступил бы в бой среди старших товарищей. К оружию он уже тогда имел страсть и пользоваться им умел. Да и какой мальчишка не научится стрелять, когда Гражданская война идёт?

Отец с матерью ещё были в Рубежном, зато в Плешаков уже вернулась вдова Павла Мария. Дроздиха, мать семейства, и её дочери так и оставались всё это время на хозяйстве. Происходившее тогда, конечно же, напоминает страницы «Тихого Дона», где Мелеховы уходят в отступ, а их мать и дочка Дуняшка ждут мужиков дома, смотрят за двором и скотиной в надежде, что красные их не тронут.

Вскоре в Плешаков нагрянула делегация во главе с командующим Донской армией генерал-лейтенантом Владимиром Ильичом Сидориным. Генерал прибыл с целью награждения участников повстанческого движения – в том числе и Марии Дроздовой, застрелившей, как мы помним, Ивана Алексеевича Сердинова.

Марию оповестили об этом заранее.

В «Тихом Доне» есть идентичная сцена награждения Дарьи Мелеховой; причём хлеб-соль прибывшему генералу поручили подать Пантелею Прокофьевичу Мелехову. Имя старика из хутора Плешакова, который выступил в той же роли, история не сохранила.

«Тихий Дон»: «Передний автомобиль остановился от него в каких-нибудь десяти шагах. Бритый шофёр в фуражке с большим козырьком и с узенькими нерусскими погонами на френче ловко выскочил, открыл дверцу. Из автомобиля степенно вышли двое одетых в защитное военных, направились к толпе. Они шли прямо на Пантелея Прокофьевича, а тот, как стал навытяжку, так и замер. Он догадался, что именно эти скромно одетые люди и есть генералы, а те, которые шли позади и были по виду наряднее – попросту чины сопровождающей их свиты. Старик смотрел на приближающихся гостей не мигая, и во взгляде его всё больше отражалось нескрываемое изумление. Где же висячие генеральские эполеты? Где аксельбанты и ордена? И что же это за генералы, если по виду их ничем нельзя отличить от обыкновеннейших солдатских писарей? Пантелей Прокофьевич был мгновенно и горько разочарован».

Сидорин, надо сказать, вид действительно имел не вполне генеральский: переодеть в штатское – от приказчика не отличить. На фоне иных донских полководцев с огромными усищами он мог и разочаровать. Даже по сохранившимся фотографиям видно: малоулыбчивый человек с неприметным лицом.

«…генерал Сидорин держал к татарцам речь. Одобрительно отозвавшись об их