двинулся к Окружной станице Вёшенской, где находился штаб северного фронта белоказаков и атаманское начальство Верхне-Донского округа. На своём пути мятежный полк уничтожал линии связи, нарушал пути снабжения фронта, разоружал тыловые и резервные части. Станицу Вёшенскую полк взял с ходу 28 января 1919 года».

У Шолохова читаем: «Краснов, занятый прибывшими в Новочеркасск союзниками, пытался воздействовать на Фомина. Он вызвал его к прямому проводу Новочеркасск – Вёшенская. Телеграф, до этого настойчиво выстукивавший “Вёшенская, Фомина:, связал короткий разговор: “Вёшенская Фомину точка Урядник Фомин зпт приказываю образумиться и стать с полком на позицию точка Двинут карательный отряд точка Ослушание влечёт смертную казнь точка Краснов”.

При свете керосиновой лампы Фомин, расстегнув полушубок, смотрел, как из-под пальцев телеграфиста бежит, змеясь, испятнанная коричневыми блёстками тонкая бумажная стружка, говорил, дыша в затылок телеграфисту морозом и самогонкой:

– Ну, чего там брешет? Образумиться? Кончил он?.. Пиши ему… Что-о-о? Как это – нельзя? Приказываю, а то зараз зоб с потрохами вырву!

И телеграф застучал:

:Новочеркасск атаману Краснову точка Катись под такую мать точка Фомин”».

Грибанов уточнял, что в действительности это был не Краснов, а генерал Святослав Варламович Денисов: «Командующий белоказачьей Донской армией генерал Денисов по прямому проводу телеграфа Новочеркасск – Вёшенская вызвал к аппарату командира мятежного полка Якова Фомина. Он приказал уряднику Фомину сложить оружие и сдать полк командующему Северным фронтом белых генералу Иванову. В обмен Денисов милостиво обещал помиловать полк. Яков Фомин спокойно выслушал приказ и тут же ответил. Но ответ был передан в таких матерных выражениях, которые начисто отбили охоту у генерала к продолжению начатого разговора».

Когда 9 февраля 1919 года в Вёшенскую вошла 15-я Инзенская дивизия, Фомин стал окружным военным комиссаром. Шолохов впервые мог его увидеть ещё там: он как раз доучивался последние дни в гимназии – а комиссариат располагался напротив.

Во время Вёшенского мятежа Фомин, как и его книжный двойник, успел бежать из станицы.

У Шолохова: «Ошарашенный Кошевой сам не помнил, как очутился на площади. Он видел, как Фомин, в бурке, чёрным вихрем вырвался из-за церкви. К хвосту его рослого коня был привязан пулемёт. Колёсики не успевали крутиться, пулемёт волочился боком, его трепал из стороны в сторону шедший карьером конь. Фомин, припавший к луке, скрылся под горой, оставив за собой серебряный дымок снежной пыли».

У Грибанова: «… взявший на себя командование вёшенским отрядом окружной военком Яков Фомин приказал всем бойцам отступать через Дон на хутор Базковский. Под натиском повстанцев, захвативших к тому времени почти всю Вёшенскую станицу, отряд бойцов, отстреливаясь, стал отходить по переулку Красному вниз к Дону. На улицах и площади станицы отряд потерял около 10 своих бойцов. На льду Дона из отряда было убито два человека…

При, мягко выражаясь, неорганизованном отходе к Дону пулемёт был оставлен вместе с коробками пулемётных лент на станичной площади. Подоспевший на коне Яков Фомин остановил на берегу Дона красноармейцев Фёдора Кисилёва и Константина Грибанова и, страшно матерясь, приказал под угрозой расстрела на месте вернуться на площадь и взять брошенный пулемёт. Вдвоём эти красноармейцы, под огнём повстанцев, перетащили пулемёт на правый берег Дона. Других Фомин заставил забрать пулемётные ленты. Пулемёт был установлен на опушке леса за вёшенским пляжем. Подоспевший пулемётчик, умело ведя огонь, помешал повстанцам, уже занявшим крайние дворы на берегу Дона, без помех расстреливать перебегающих по льду реки красных. Пулемётный огонь на некоторое время задержал повстанцев в станице, а тем временем Фомин навёл порядок в своём разношерстном отряде и повёл его через лес на хутор Базковский…»

У Фомина в Рубежном жили родители, жена и двое детей – мальчик и девочка, причём пацану было 14 лет, он был сверстником Шолохова. Звали его Давыд. Он тоже фигурирует в романе: «Похожий на отца четырнадцатилетний подросток, с такими же широко поставленными голубыми глазами».

Миша с Давыдом наверняка были знакомы. А вот дружны ли были – ещё вопрос. Миша колесил туда-сюда с повстанческим командиром Поповым и был среди белого казачества своим. А у Давыда отец служил в Красной армии. Если б Попову попался Фомин – он бы его расстрелял. Миша это знал, и Давыд это знал.

* * *

Казакам снова пришлось надевать погоны, что вызывало суровое раздражение в казачьей среде. Армейские иерархии отменили вовсе не большевики – когда они пришли, армия уже рассыпалась: прежнюю систему не признавали даже казаки – самое воинственное сословие и последняя опора монархии.

В силу множества самых разных причин никакого единения казачества и белогвардейцев не случилось. Когда говорят, что Красная армия не смогла найти с казачеством общего языка, не стоит забывать, что Белая армия переругалась с казачеством почти столь же стремительно.

Казаки начали дезертировать уже из Добровольческой армии. Только в течение, казалось бы, победного июня 1919-го на сторону красных перешло до десяти тысяч казаков. Кудинов, стоявший во главе вёшенских повстанцев, позже напишет: «Безответственная и безумная ватага белых тыловых грабителей и карателей ежедневно старалась вырвать из казачьих сердец чувства симпатии и солидарности к белой армии и этим увеличивало число красных. Естественно, что, видя произвол и обиду на одной стороне, человек невольно ищет правду на другой, хотя и там её не могло быть».

23 июня – в день, когда белые вышли к границам области, – Кудинов сложил с себя полномочия. Скоро стало ясно, что наступательные операции Добровольческой армии провалились. Начался откат белых обратно на юг.

«…в Татарский чаще стали наведываться служивые казаки. Пошли слухи, что казаков сбили на Балашовском фронте и они отступают к Дону, чтобы, пользуясь водной преградой, обороняться до зимы».

Под ударом оказывался уже левый берег, а значит – и Рубежный, и Вёшенская.

В романе «Тихий Дон» в конце августа 1919 года на Дону происходила повальная мобилизация – забрали даже пожилого Пантелея Прокофьевича. Как обычно, Шолохов всё это живописал позже с натуры: в Рубежном у них загребли на фронт всех казаков, что могли самостоятельно передвигаться.

«В хуторе из мужского населения остались только инвалиды, подростки да древние старики, – пишет он в романе про Татарский, но перед глазами у автора тот хутор, где он тогда находился. – Замолкший было орудийный гул 5 сентября возобновился с новой силой и теперь звучал уже отчётливо и грозно. Бои шли верстах в сорока от Дона, по направлению на северо-восток от Татарского. Через день загремело и вверх по течению на западе. Фронт неотвратимо подвигался к Дону».

Шолоховы снова решили съезжать. Уже во второй раз уходили они от надвигающейся Красной армии.

«Тихий Дон»: «Повторялось то, что было весной во время отступления повстанцев на левую сторону Дона: во всех направлениях по степи тянулись нагруженные домашним скарбом арбы и брички, шли табуны ревущего