У нас слишком много потерь, поэтому необходимо усилить меры безопасности. Вот почему решено продублировать этот пост караулом позади дома, между ним и виноградником. Виноградник обеспечивает прекрасное прикрытие для атакующих. Ряды виноградных шпалер напоминают тоннели, потому что примерно в метре над землей они обрезаны и лоза растет влево и вправо. Вот почему русским, используя преимущества такого прикрытия, уже удавалось подкрасться к посту и бросить в него гранату. К счастью, часовой умудрился бросить ее обратно. Наше положение и в самом деле паршивое, поскольку в настоящее время нас так мало, что четыре ночи из пяти мы стоим на посту целую ночь, все темное время суток. То есть с 21:30 или 22:00 до 3:30 или 4:00 утра. В дневное время достаточно одного человека в избе и одного на колхозной ферме, на юго-западе деревни. Еще есть лощина, по которой русские могли незаметно подобраться к деревне и внезапно напасть! Такой график позволяет двоим спать, пока остальные на посту. Подобным образом можно сменять одного – одного-единственного – человека на посту. С рассветом, ближе к 3:30 или 4:00, четверо ложатся спать, а те, кто отдыхал, сменяют их, но теперь только по одному человеку на пост. Так мы чередуем часовых – две ночи на посту, затем ночь отдыха и дневной караул. Однажды произошло нечто невообразимое. Часовые на колхозной ферме явно задремали, и их разбудили двое русских солдат, желавших сдаться в плен! Представляете себе ситуацию? И если единственным наказанием для часовых послужило лишение права какое-то время пользоваться полковой лавкой[46] и строгое предупреждение, то только потому, что командование поступило мудро, приняв во внимание крайнюю усталость и постоянное недосыпание этих юнцов. В другое время все кончилось бы военно-полевым судом и оправкой в штрафную роту. Поэтому нам было необходимо выделить человека для патрулирования лощины – хотя бы в течение ночи. Помимо усталости и нервного напряжения того периода, ночь часто разрывали звуки стрельбы. Часто одной пулеметной очереди вторила другая, и вот уже к ним присоединялись выстрелы со всех концов деревни. Возможно, причиной стрельбы становились бродячая собака или заблудившаяся корова, и порой на восходе «трофеи» в виде подстреленного животного были предметом насмешек и издевок над нервными пулеметчиками. Но как можно в безлунную ночь определить разницу между коровой, собакой или противником? Пулеметчики ориентируются больше по звуку, чем по силуэту. И, не желая рисковать, открывают огонь.

29-го наш патруль вышел из Кубано-Армянска с заданием найти и принести останки Пьера Тавернье. Первым из добровольцев вызвался идти его отец. Они обязательно принесут нашего товарища, даже если их перебьют всех до единого. Патруль уходит в тишине и исчезает в лесу по протоптанной тропинке, поднимающейся к краю леса на юге деревни. Когда днем они возвращаются из леса, мы сразу же замечаем импровизированные носилки, которые несут ребята. Мы понимаем, что это наш Пьер. Я спускаюсь к дороге к командному пункту, по которой движется патруль. Когда они в безмолвии проходят мимо, я вижу брезент, закрепленный на двух винтовках. С одной стороны видны ноги, с другой всклокоченные волосы. Это наш друг – пятнадцатилетний мальчик, мужчина. За ним следует его отец, не отрывающий глаз от завернутого в брезент тела, раскачивающегося в такт шагам. Позднее, значительно позднее, я подойду и просто пожму ему руку. Но в данный момент я не смею мешать его мыслям, опасаясь вызвать у него слезы. Каждый из нас, в ожидании прощальной церемонии, медленно возвращается к своим занятиям. Позже все, кто остались от батальона, за исключением тех, кто на посту, встанут подковой вокруг на скорую руку вырытой могилы; заупокойная молитва, залп в его честь. Еще один товарищ покинул нас, самый молодой!

Той ночью я, как обычно, после целых двух часов сна стою на посту. Чуть позднее 4:00 меня сменяют, и я ложусь спать. Когда шум, свет и солнце будят меня, уже 8:00. Из-за того что наши рационы доставляются с трудом и опозданиями, у меня созревает идея. Перед тем как прийти в Кубано-Армянск, мы миновали деревушку, в которой заночевали и о которой у меня остались самые добрые воспоминания. Там нас хорошо встретили и снабдили всем необходимым, чтобы мы окончательно не протянули ноги! Не то чтобы я большой любитель поесть, но только все, что мы ели, было не бог весть что, и лучшего мы не пробовали с того самого момента, как ступили на русскую землю. С другой стороны, там хватало еды, чтобы накормить целую роту. Я встал с мыслью обратить это на пользу своих товарищей и преподнести им сюрприз.

Вот почему я поделился этой идеей со своим замечательным другом, Раймоном П. Он входил в маленькую команду мушкетеров – под таким названием нас знали с 1941 года. Четырех связанных крепкой дружбой мушкетеров звали: Эмиль М. из Спа, Альфред Д. из Шарлеруа, Раймон П. и я. Потом мы без колебаний приняли в свои ряды пятого, Армана Д. из Льежа.

Мы с Раймоном решаем отправиться на это собственное задание только вдвоем, ради наших ребят (и желудков). Сказано – сделано, около 10:00 или 11:00 утра мы верхом, с самым непринужденным видом, выехали в юго-западном направлении. Лошадей мы позаимствовали у селян, посчитав просить из обоза глупостью – сами понимаете почему! Так куда проще и предусмотрительнее. Русские лошади не подкованы и, к счастью, издают меньше шума. На всем пути следования тишь да гладь, и мы не встретили ни единой живой души. Часом позже въехали в деревню, где все выглядело таким же спокойным, и направились к избе, где я ночевал несколько дней назад. Мы спешиваемся и привязываем лошадей к столбикам веранды, затем стучим в дверь и входим, чтобы поприветствовать наших недавних хозяев. По их лицам я тут же замечаю, что тут что-то не так! Мы с Раймоном обмениваемся удивленными и несколько обеспокоенными взглядами. Вдруг все обитатели дома начинают одновременно говорить, но при этом не повышая голоса. Мы понимаем немногое, за исключением слов «красные» и «советские». Хозяин, «пан», берет нас за рукав и ведет к боковому окну, но вплотную к нему не подпускает. Он показывает на шесть или семь лошадей, привязанных у другой избы, всего в 50–60 метрах от нас! За мгновение в наших головах проносятся сотни мыслей. Заметили ли «красные» наш приезд? Как такое возможно? Может, нас видели и хотят застичь врасплох? Нам не стоит пугать хозяев своим оружием; они могут подумать, будто мы достаем его из-за них. Остаемся настороже и не достаем оружие. Затем осматриваем дорогу и окрестности через другие окна, но не видим не малейшего движения. Может, «красные» чем-то заняты или сами слишком шумят? Почему никто не позаботился о наружном карауле? Или они такие же беззаботные, как и мы? А почему бы и нет? Как нам выбраться отсюда, если у нас всего две винтовки, причем не автоматические, и два пистолета? Наверняка они лучшие наездники, чем мы, даже если это не казаки. Мы же всего лишь пехотинцы, которые держатся в седле как кули с трухой! Здорово мы вляпались! Я чувствую вину за то, что вовлек Раймона в эту авантюру. Разумеется, об исполнении моей идеи нечего и думать. Не стоит тянуть волынку, но как выбраться отсюда? Уйти пешком, ведя лошадей в поводу, и сесть в седло за деревней? Или прямо здесь вскочить на них? Мы выбираем путь отхода по слепой зоне, где нас не смогут видеть первые 100–200 метров, и решаем сразу же оседлать лошадей, чтобы, если нас заметят, не тратить на это время. Если нас уже засекли и устроили где-то засаду, то наша песенка спета. Если нас заметят в момент побега, у нас еще есть шанс. В случае необходимости мы можем соскочить с лошади и попробовать защищаться – если, конечно, лошади до этого сами не сбросят таких горе-наездников, как мы. В любом случае, если нас заметят, у нас не много шансов прорваться с боем.