Каждый восход – это новое рождение, поскольку никто не знает наверняка, увидит ли он следующий закат и проживет ли очередной день. Возможно, именно это шаткое равновесие между жизнью и смертью заставляет нас так ценить редкие свободные от напряжения моменты среди этой враждебной, но такой чудесной местности! Это правда, что недосыпание и утомление, потеря товарищей и множащиеся могилы подавляют нас. Неизвестность… И все же! Ничто не может сломить нас, мы все еще держимся; бывает даже, кто-то порой дрогнет, но потом все равно обретает мужество.

В одной из этих пяти могил лежит молодой русский, случайно убитый во время учебных минометных стрельб. В тот момент я находился вместе со своими друзьями из минометного взвода на западе деревни. Взводу предстояло подобрать огневую позицию, которая обеспечивала бы наилучший угол обстрела опасного участка на северо-востоке. Им следовало поджидать появления русских, намеревающихся атаковать Кубано-Армянск в том самом месте. Исходное расстояние приблизительно просчитано – явно с некоторым недолетом. Командир скептически отнесся к расчетам и добавил еще 50 метров, поскольку расчетная дальность и правда показалась ему маловата. Несмотря на все это, первый же выстрел угодил в дом на опушке леса, убив молодого русского. Селяне подумали, что это была бомба, сброшенная русским самолетом, который, по счастливой случайности, только что пролетел над нами высоко в небе. Было решено, что не стоит разубеждать их, так будет лучше. «Русски смайот нье карош», – говорили мы им! (Насчет правописания никаких гарантий. Мы выучили несколько русских слов, но чисто фонетически.) Мы похоронили эту невинную жертву со всеми воинскими почестями, и селяне оценили это.

Тогда же случилось еще одно забавное происшествие. Товарищ по имени Тильман, которого мы прозвали Сестренка, во время стычки с русскими пропал из патруля. Двумя днями позже он вернулся, улыбаясь своей ангельской, немного наивной улыбкой и смеясь своим неподражаемым смехом. Все это время он блуждал в лесу, не осмеливаясь приближаться к селениям из страха обнаружить, что они заняты русскими, пока не нашел нашу 3-ю роту.

Утром 14 сентября в сторону Папоротного был отправлен патруль, чтобы доставить часть наших рационов. Днем пулеметчик патруля, Бюве, выскочил из леса, совершенно запыхавшийся, глаза дико выпучены, одежда в беспорядке. Не без усилий, поскольку его всего трясло, мы, буквально по крупицам, вытянули из него подробности случившегося. Патруль атаковали после того, как он вышел из Папоротного в направлении Кубано-Армянска, где их застали врасплох. Определенно, опыт ничему их так и не научил! Некоторые из ребят положили оружие в телегу, чтобы не тащить его на себе. Таким образом, патруль оказался в полной власти нападавших и был весь перебит, словно на скотобойне! Бюве полагал, что спасся он один, и понятия не имел, как добрался сюда. Надеясь на невозможное, не мешкая собрали и отправили поисковый патруль. Наступило время беспокойного ожидания и пересудов. Какая глупость! Что за беспечность! Кто командир патруля, кто ответствен за все это? В любом случае из командного поста нам пришло предупреждение о строгих дисциплинарных наказаниях, и первым об этом уведомили Бюве!

Когда позднее днем патруль вернулся, новости оказались неутешительными. Привезли троих мертвых, которых положили на повозку с нашими рационами, прямо на продукты, которые мы получим вечером. Никого из живых не обнаружили, за исключением лошадей, одна из них оказалась ранена, и ее пришлось пристрелить. Что случилось с остальными? Убитых, которых положили перед командным пунктом, звали Лекью, Телье и Денье. Двое из них ветераны 8 августа, только что вернувшиеся из краткосрочного отпуска домой. Поэтому их и включили в патруль – они успели отвыкнуть от утомительной караульной службы, к которой мы приспособились, не говоря уже о боестолкновениях. Никто из нас не знал, сколько людей было в патруле, но результат оказался катастрофическим: трое погибших, один выживший, а сколько пропало без вести? На командном посту наверняка знают. В этот вечер, вдоль дороги, идущей через Кубано-Армянск, выстраиваются уже восемь могил, а ведь на первых цветы еще не успели завянуть! У многих из нас нет хлеба, а мой товарищ и командир отделения остается голодным до того самого момента, пока я не вижу, как он отрезает испачканный кровью кусок и отбрасывает его далеко в сторону, а в нетронутый остаток вонзается зубами!

Дни идут, и жизнь продолжает течь в привычном ритме патрулей и караульной службы. Постоянно приходится сопровождать связистов, направляющихся восстанавливать линии после того, как ночью их перерезает противник. Мы должны неустанно поддерживать связь с соседними селениями, дабы не позволить противнику занять их и почувствовать себя слишком уверенно. Нам нужно постоянно сопровождать конвои с боеприпасами и выполнять прочие поручения. Шансов поспать более четырех часов – в исключительных случаях пять – попросту нет. Каждый раз сон чем-то прерывается. К счастью, держится хорошая погода!

Не знаю, что за мысли в тот момент пошатнули дух нашего товарища, Де Словье, но это выглядело почти как шутка! Однако вышло совсем наоборот. Надо заметить, что он был… ну, скажем, слегка чудаковатым. Как-то днем этот парень подходит к нам с флягой и сухарным мешком на ремне.

– Ну вот, я ухожу, – говорит он.

– Да ну! И куда же?

– Отсюда подальше, с меня достаточно!

Вот и все, что нам удалось узнать. Мы смотрим на него и слегка улыбаемся в удивлении, как бы подмигиваем. Де Словье поворачивается к нам спиной и идет к дороге, по которой направляется на север и исчезает из вида. В тот момент мы не особенно задумываемся об этом, поскольку такой поступок вполне в его духе. Но когда приходит время заступать на пост и его нигде не найти, приходится известить командира роты, который недоверчиво нас выслушивает! Тем не менее факт налицо! Де Словье пропал, и мы не увидим его ни на следующий день, ни когда-либо еще. И больше о нем никто ничего не слышал!

Наступил октябрь, и, хотя еще много прекрасных осенних дней, ночи становятся холоднее, и к ним время от времени добавляется дождь. Чтобы укрыться от дождя, мы используем палаточный брезент, но у нас нет плащ-палаток, чтобы защититься от холода. Они в Tross lourd – тяжелом обозе, который еще в долине отправился другой дорогой.

9 или 10 октября тела всех наших товарищей, павших в бою у хутора Червякова, были подобраны и захоронены – за исключением двоих, Шаванье и Лемперье. Поскольку наш отряд отказывается кого-либо бросать, даже мертвых, несколько патрулей уже прочесали весь участок, но безрезультатно! Так как уже известно, что мы покидаем Кубано-Армянск через несколько дней, если не часов, наш командир решает предпринять последнюю попытку. Собран отряд, куда входит и мое отделение. Командир патруля – мой командир отделения Георг П. Нас 10 или 12 человек. И вот утром мы отправляемся из Кубано-Армянска, чтобы выполнить последнее задание, исполнить последний долг!

Каждый раз, когда я вхожу в этот лес, у меня создается впечатление, будто я переступаю порог искусно выстроенного древнего собора, который поколение за поколением, камень за камнем возводился столетиями. Впечатление усиливают повсеместная тишина и полумрак. Нет, правда, переход здорово ощутим. Снаружи светит солнце, жара, а здесь чуть ли не сумерки и прохлада. Стволы деревьев высокие и прямые, невероятно мощные, а своды крон высоко вверху закрывают от нас небо. Солнечный луч пробивается сквозь листву и высвечивает детали. Я вижу здесь витражи окон, переливающиеся в лучах света. Лес навевает на нас раздумья о нашем положении – ведь нам хорошо известно, что кое-кто из нас может не вернуться. Колонна растянулась в одну линию, дабы не представлять собой слишком компактную и, следовательно, слишком легкую мишень, но, в то же время, чтобы не слишком сильно распылять силы. Очень уж много было случаев фатальной небрежности, поэтому наш командир принимает все меры предосторожности. Он вызывает двух добровольцев, чтобы выслать вперед; откликаемся мы с Раймоном Т. Георг П., кажется, удивлен, и у меня складывается впечатление, будто он слегка недоволен, хотя я и не страдаю повышенной чувствительностью. Не знаю откуда, но у меня появляется мысль, будто он не слишком доверяет мне, не уверен в моей храбрости. Это правда, что до самого Майкопа у меня шла своя война, и что я держался независимо, и что изредка, когда мне удавалось избежать пешего передвижения, я предпочитал делать это на колесах, но только потому, что у меня появлялась такая возможность, не причинявшая никому никакого вреда. В этом не было никакой трагедии. Не по своей воле я в какой-то момент Vormarsch – выдвижения на фронт – попал в «отставшие», однако я догнал свою часть еще до ее первых боевых действий. Но также правда и то, что мне нравились моя собственная независимость и знакомство с Россией на свой собственный манер. Короче, мы с Раймоном Т. отправились вперед, а за нами патруль. Мне хорошо известно, что авангард служит в основном мишенью для противника, тем самым предупреждая товарищей, дабы у тех хватило времени занять позиции и дать достойный отпор. Полагаю, настал и мой черед, вот почему, без всякой бравады, но и без ложной скромности, я вызвался идти добровольцем – таков мой характер. Я ощущаю на себе некую благодать, но не спрашиваю себя почему. Откуда мне знать! Мы движемся вперед осторожно, но без задержек, стараясь не задевать сухие ветви, наши чувства напряжены, обращаем внимание на все. Глаза, словно поисковые прожекторы, на мгновение задерживаются на каждой мелочи, которая кажется опасной. Иногда смотрим вверх, на своды крон над головой, поскольку опасность может прийти и с высоты. Бывают случаи, когда противник прячется на деревьях, чтобы, когда мы проходим под ними, забросать гранатами. Можно сказать, опасность повсюду, она буквально окутывает нас. Может затаиться в земле, чтобы неожиданно появиться позади нас, там, откуда мы пришли! Вокруг неестественно спокойно, но это спокойствие порой тяготит еще сильнее, поскольку кажется нереальным! И если бы животные порой не обнаруживали себя, можно было бы подумать, что их спугнуло чье-то присутствие. Движемся ровным шагом, и я ощущаю спокойствие, большую уверенность в себе. Тщательно все осматриваю и все замечаю. Ситуация не мешает продолжать восхищаться этим волшебным лесом и при каждом патрулировании находить все новые удивительные объекты для изучения. Вот, на уровне колен, лежит древесный ствол, который рассыпается в труху от прикосновения моей ноги, и я думаю, что он пролежал здесь десяток лет, если не больше, чтобы от легкого толчка рассыпаться в прах, причем совершенно беззвучно! Чуть дальше еще один, хорошо уже известный мне ствол, который придется обойти. Мне известно по меньшей мере два случая, когда наши люди дали здесь застать себя врасплох! Но сегодня ничего… может, дальше? Мы настороже! Достигаем поляны, которую я тоже хорошо знаю. Нам следует двигаться по левому краю и обойти ее. В самом начале три-четыре молодых деревца, поменьше, чем остальные. Вокруг разбросано несколько поросших мхом крупных камней и валунов. Мне никогда не забыть эту поляну, похожую на рай. Хоть я и нахожу ее прекрасной, она выглядит одновременно и мирной, и затаившей опасность. Я много раз проходил по ней, но никогда не задерживался. Было бы опасно выставлять себя напоказ, словно на подиуме, в лучах солнечного света, когда в тени поросли, возможно, таится противник, который караулит нас и только того и дожидается. Покидая опушку леса, задерживаемся, чтобы приглядеться к деревьям на другой стороне поляны, но ничто не привлекает нашего внимания, и мы продолжаем путь. Когда добираемся до Червякова, мне кажется вполне естественным, что мы прибыли сюда без всяких происшествий. Хутор не узнать. Сменившие нас роты из «Викинга» укрепили его и соединили дома траншеями. Мы делаем привал и немного общаемся со своими немецкими товарищами. Пару минут стоим у могил похороненных здесь «бургундцев», включая Prévôt – наставника. Потом покидаем селение и возвращаемся под свод леса, где, как уверен Георг П., найдем тела двоих наших погибших товарищей. Нам приходится вести поиски очень тщательно, метр за метром, поскольку растительность могла уже скрыть трупы от наших глаз. Наконец слышен крик, кажется Георга: «Сюда!» Он только что обнаружил одно из тел между двумя поваленными деревьями. Чуть погодя находим неподалеку и второе. Задание выполнено, но не завершено! Одно поражает меня в первом теле. Все открытые части тела выглядят нетронутыми, а кожа как бы прозрачной. Но при ближайшем рассмотрении, как мне уже доводилось видеть в других случаях, под кожными покровами кишат личинки, которые придают некое подобие жизни этой несчастной коже, тому, кто был так же молод, как и мы, другу, преисполненному жизни, некогда столь убежденному в своих идеалах, что мог сдвинуть и горы. Вот и все, что осталось от него! Мы расстилаем брезент, на который положим своих товарищей, и не без труда пробираемся между двумя поваленными деревьями. Один из нас приподнимает голову убитого, чтобы засунуть руку под тело, при этом голова остается у него в руках, в шлеме, вместе с шейными позвонками! Ужасное зрелище, но наши чувства огрубели, а несчастному Шаванье уже все равно. Первая часть тела положена на брезент, а остальное мы переносим туда же, ухватившись за форму. Останки превратились в аморфную массу, которая медленно ползет из рукавов, штанин и из-под кителя. И этот расползающийся труп мы кладем на брезент. Остальные ребята точно так же кладут на брезент останки Лемперье. Поскольку от такого зловония меня тошнит, то я был готов к тому, что меня вырвет, но этого не произошло. Осторожно держа свою ношу, ибо мы боимся не донести ее в целости или потерять какую-либо часть по дороге, возвращаемся в Червяков. Затем роем могилы рядом с павшими здесь товарищами. Последние почести, прощание с немецкими товарищами, и мы отправляемся в Кубано-Армянск. Возвращение, как и путь сюда, проходит без происшествий, и командир отделения отправляется доложить о выполнении задания.