Санитар занимается сначала Жаком П., затем раненым пленным, а наши ребята сооружают импровизированные носилки, чтобы нести нашего друга Пакю. Один человек сторожит пленных, а я с другими отправляюсь прочесывать деревню. Никого, ни единого русского солдата. Ждать не имеет смысла. Если бы они здесь были, то наверняка пришли бы на помощь своим товарищам – если только не убежали. Мы снова присоединяемся к маленькой группе возле зарослей и, после небольшой передышки и размышлений, возвращаемся обратно в Кубано-Армянск, в который прибываем часа через полтора-два.

Выйдя из леса, мы встречаемся с нашими передовыми постами и отвечаем на обычные в таких случаях вопросы, когда приносим убитых или раненых. Кто это? Он мертв? Так, постепенно, о том, что произошло, узнает весь батальон. Тело оставляем в лазарете, неподалеку от командного пункта и места, где уже имеются другие могилы. Старшина Дени, командир патруля, немедленно отправляется с докладом к командиру. Мы же, ввиду предстоящего ночного дежурства, идем спать.

Этой ночью мой товарищ по посту рассказывает мне историю, произошедшую несколько дней назад в Червякове. Когда русские не обстреливают наши позиции, они пытаются пробраться в наше расположение, чтобы захватить врасплох. Поэтому, когда обстрел прекращается, настороженность «бургундцев» резко возрастает. Один наш товарищ с позиции неподалеку от колхозной фермы услышал какие-то подозрительные звуки и предупредил соседей. Один из них, Жильбер Дельрю, известный не только своим зычным голосом и ботинками большого размера, но и своим воинственным пылом, тут же вскочил и уверенно направился к колхозной ферме, с ручным пулеметом наперевес. Бесшумно подойдя к дверям, он пинком распахнул их и сразу же принялся щедро поливать свинцом помещение, до тех пор пока не закончились патроны! Уверенный в качестве своей работы, он вместе с товарищами, привлеченными звуками его очередей, обследует постройку, дабы пересчитать тела. Увы! Они находят только семь или восемь лошадей, мертвых или бьющихся в агонии, и среди них chef de file – вожака по кличке Кавказ, коня Дегреля. Когда Жильбер увидел Дегреля, то, вытянувшись по стойке смирно, со всей серьезностью доложил: «Командир! Кавказ погиб во имя мира и процветания Европы! Вместе с несколькими своими товарищами!» Дегрель не стал слишком строго наказывать Жильбера, но в легионе долго еще вспоминали этот случай!

7 сентября мы получаем новое особое задание в поселке Никольск (Николаенко), западнее Кубано-Армянска. Когда я говорю «особое», то имею в виду, что это патрулирование отличается от тех, что поддерживают связь с другими подразделениями и занятыми нами селениями или сопровождают провизию. Наш разведдозор, численностью 20 человек, движется по лощине, петляющей по большому плато, прежде чем снова скрыться в лесах, которые раскинулись здесь практически повсюду и скрывают множество селений. Патруль бесшумно продвигается под высокими кронами деревьев, и кажется, что даже птицы затаили дыхание. Тишина, или, я бы сказал, полное отсутствие звуков, такая, что порой становится гнетущей. Как обычно во время нашего вторжения в неизведанные или опасные места, отряд останавливается, чтобы определить свое местоположение или изучить местность, прежде чем ступить на нее. Такие остановки повторяются так часто, как того требует осторожность. И, как дополнение к таким остановкам, я и другие, страдающие от дизентерии, используют их, дабы уединиться, после чего необходимо ускорить шаг – но не бежать, чтобы не поднимать шума, – и догнать отряд. В подобные моменты следует быть крайне осторожными, потому что рискуешь отстать от остальных и остаться один. Не раз небольшие группы русских, сознавая свою малочисленность или учитывая обстоятельства, давали пройти мимо них основной части отряда, а потом нападали на тех, кто замешкался и отстал.

Именно во время одной из таких вынужденных остановок я вдруг услышал, как выстрелы разрывают воздух и нарушают спокойствие леса. В такой ситуации любой окажется застигнутым врасплох, потому что непонятно, откуда и в кого стреляют. Кроме того, лесное эхо не позволяет определить наверняка, как далеко стрельба. Быстро разворачиваюсь и бегу в том направлении, в котором, как я видел, исчезли мои товарищи. Я не был уверен – как и любой другой в подобной ситуации, – что найду их, но наконец замечаю своих товарищей, рассеявшихся на краю леса. Узнаю, что их обстреляли, как только они вышли из леса, и что один из наших упал, но мой собеседник не знает, кто именно. Проходит несколько минут, и слева от нас я вижу бегущую в нашу сторону группку из двух-трех человек. Затишье сменяется беспорядочной стрельбой. В маленькой группе что-то обсуждают. Наконец мы ретируемся в лес. В 200–300 метрах от вырубки тратим несколько минут на перегруппировку. Тогда же я узнаю, что убитого товарища звали Эрнст. Он вступил в легион 8 августа 1941 года, но его комиссовали по состоянию здоровья, из-за эпилепсии. Не знаю, каким образом, но ему удалось записаться в легион во второй раз, 10 марта 1942 года. По пути на фронт он упал с поезда, но, к счастью, остался невредим. Внезапно я думаю о том, сколько ему пришлось преодолеть трудностей, чтобы попасть сюда и погибнуть. Начавшееся в марте обучение, фронтовая жизнь, чудесное лето. Эрнсту не было и двадцати, а глагол «жить» теперь существует для него лишь в прошедшем времени. Когда этим вечером над Кубано-Армянском сядет солнце, к другим могилам прибавится еще одна! Задание в Никольске (Николаенко) выполнено – необходимо было выяснить, занят ли поселок и защищен ли он. Видимо, предполагалось, что мы обнаружим здесь не меньше взвода противника, тогда как на самом деле мы напоролись если не на целый батальон, то по крайней мере не меньше чем на две роты.

Один за другим проходят 8, 9 и 10 сентября, мало чем отличающиеся друг от друга: караульная служба, обычное патрулирование, повальная усталость! В этот день я стоял на посту на крыше амбара колхозной фермы с Раймоном Т., когда наше внимание привлекает грохот телеги. Это наш повар, Ван Оост, в сопровождении своего помощника и трех русских женщин. Они в 50 метрах от нас и направляются к выезду из селения. В 200–300 метрах левее есть впадина в лесу, скрывающая картофельное и кукурузное поля. Несомненно, они отправляются собрать овощи для нашей кухни. Они двигались своей дорогой, и мы больше не наблюдали за ними. С момента их отъезда прошло минут пятнадцать, может, полчаса. Вдруг мы вздрогнули от душераздирающих криков. Посмотрели в сторону леса и увидели бегущих с криками женщин. Вижу, как один, два, потом три человека бегом бросились из селения к полю, где находится Ван Оост. Я поспешно спустился по лестнице и тоже побежал туда, вскоре ко мне присоединились еще двое. Задыхаясь, мы добрались до поля. Те, кто прибежал сюда раньше, склонились над какой-то массой, а двое из них прочесывают вход в лес. Ван Оост растянулся во весь рост, спиной на земле, глаза закрыты, лицо искажено от боли. Зрелище ужасное; у него в животе семь или восемь ран от штыка. Китель распахнут, залитая свежей кровью рубашка порвана в клочья, штаны спущены на бедра. На его губах пузырится розовая пена, и на лицо уже садятся мухи. Он мертв? Или еще жив? Понятия не имею, однако его тело слегка шевелится и иногда вздрагивает. Мы кладем его в повозку и как можно быстрее отправляем в деревню. В поднятой по тревоге деревне уже суматоха. Все свободные от службы собираются для прочесывания леса, чтобы найти тех, кто это сделал. Около 200 человек несколько часов прочесывают лес. Ван Оост помещен в лазарет, наверняка уже мертвый. Ближе к вечеру приводят двух человек, один из которых одет частично в военно-морскую форму. Это те самые или нет? Допрос на командном посту не дал результатов, и пленных отправили в штаб дивизии. Когда над Кубано-Армянском в очередной раз заходит солнце, рядом с командным пунктом выстраиваются уже пять могил. Закат в Кубано-Армянске – это всегда торжество золотого и пурпурного, но Ван Оосту этого больше не увидеть. Что до остальных, то жизнь продолжается, даже если суп им раздает теперь кто-то другой.