— Успокойся, братка! Все хорошо, все живы.

— Кроме отца, — пробубнил Митяй, — и Елены Григорьевны. Мне всегда хотелось нарисовать ее как птичку экзотическую, поющую в клетке. Ее лицо, Настя на мать похожа, а тело птичье, и клювик разверзнутый… поет, хотя никто не понимает ее трелей.

— Еще напишешь. Не раскисай! Обращаю внимание, что ты стал уж больно патетичен, прям как собирательный образ бравого воина из пропагандистских газетных статей.

— Как кто? — высвободился из объятий Митяй.

Васе хотелось и следовало бы, казалось, найти слова утешения брату. Но Вася был на фронте почти с начала войны и знал, что для солдата важнее не братский поцелуй, а ощутимый тычок в подреберье.

— Как дед Пихто, — ответил Вася, — или отрок, забывший, что верное целеполагание является залогом успешного исхода боя. Кто здесь артиллерист?

— Я. А про целеполагание некоторые связисты только слышали.

— Критика принимается. Если цель намечена, следует искать пути ее достижения. Твой контуженный мозг способен эти пути вычислить?

— Способен. Надо, чтобы твоя Галя выкрала мои документы.

— То есть?

— Если без документов удеру, меня СМЕРШ при первой же проверке в дезертиры определит. И надо в свою роту, ты понимаешь!

Василий прекрасно понимал: солдаты и офицеры, не долечившись, стремились попасть в свои части. Отчасти поэтому, а не только из-за самоотверженного труда медиков, процент раненых, вернувшихся в строй, был внушителен.

Война — это мужская работа. В слаженном коллективе, где тебя знают и ты знаешь цену каждому, работать легче. Но если в мирное время наградой за стахановские рекорды в родной бригаде будет денежная премия, то в военную годину — твоя жизнь.

— Хорошо, — легко согласился Василий, — я поговорю с Галей. Это же легче простого — подтолкнуть ее на должностное преступление. Всего лишь десять лет лагерей без права переписки. Не дергайся, я пошутил. Мы еще вернемся к этому разговору. А сейчас, извини, Галя уже дважды заглядывала в наш ароматный будуар. Не пойти ли тебе ужинать? И мою порцайку схорони. А потом…

— Приду, — пообещал Митяй, выбираясь из-под лестницы. — Такие трепетные, без стражи не могут, хотя весь госпиталь знает…

Через два дня Митяй нетерпеливо спросил брата:

— Ты с Галей поговорил? Она согласна?

Василий точно не услышал вопросов:

— Я тут в школьной библиотеке отрыл книгу о Суворове и уже тебе его цитировал. Когда голова пухнет от физики, требуется переключение. Лучший отдых от интеллектуального труда в одной сфере — переключение на интеллектуальное развлечение в другой области. Суворов — это глыба, гений безо всяких оговорок. Хочешь, дам почитать?

Митяй замялся:

— Плывут у меня строчки перед глазами. Пока плывут! Что Галя?

— Восхитительна. Но вернемся к Суворову. Всем известно его: легко в учении… воевать не числом, а умением… Но представь, задолго до Достоевского с его слезой ребенка, Суворов изрек: «Вся Земля не стоит даже одной капли бесполезно пролитой крови». Каково? И это вещает полководец!

— Я с творчеством Достоевского не знаком, а Суворова, конечно, уважаю, — сквозь зубы проговорил Митяй. — Завтра мои документы с подписями и печатями зашлют, и пиши пропало. Я тебя про Галю спрашиваю. Ты с ней говорил?

— Галя в данном контексте не алгоритм. По поводу тебя я разговаривал с невропатологом Яковом Моисеевичем. Отличный дядька. Митяй, ты знаешь, что в доме нашей бабки Анфисы, во времена их благоденствия, жил доктор Василий Кузьмич, фамилию не помню? Мне мама рассказывала. Она говорила «наш дохтор». Так вот этот дохтор совершенно верно утверждал, что человеческий мозг — главный управляющий наших сознания и тела. Движение кисти, полет художественной мысли, биение сердца и вдохновение, способность опорожнить кишечник и любить — все это мозг. Если бы меня чертовски не увлекала ядерная физика, я бы занялся физиологией человеческого мозга или даже мозга примитивных организмов, потому что на примере элементарного мы познаем сложное.

— Ты зачем меня в сторону уводишь? Скажи прямо! Ты как с Галей… ну, понимаешь, сошелся. Так изменился!

— Не отрицаю. Опять-таки реакции высшей нервной деятельности, высвобождение заглушек и ступоров, прочищение каналов. Но мы сейчас не обо мне говорим.

— И не о Достоевском и Суворове!

— О! Мне нравится твоя реакция. Думаю, Яков Моисеевич не до конца прав в своих пессимистических прогнозах.

— Он меня в полные придурки записал?

— Данный вопрос оставляю без ответа. Митяй! Брат мой! Представь, что сейчас с тобой говорит отец.

— Мой отец? — усмехнулся Митяй. — Гы-гы?

— Нет, — поморщился Вася, ошибившийся с примером, — отец в широком смысле. Даже больше чем отец — известный вождь народов, совершенно великий отец…

— Васятка, ближе к делу!

— Я хочу, чтобы ты мне поверил, — признался Василий, — но не могу придумать персонажа, которому ты бы доверял безоговорочно.

— Говори от себя.

— И ты мне поверишь?

— Я тебя послушаю.

Как уже бывало в минуты волнения, Василий забыл о своей инвалидности, встал, желая сделать несколько шагов. Митяй схватил его за халат и вернул на ящик:

— Куда, Полторы ноги в очках?

— Никак не могу привыкнуть. Она ведь живет, болит, я ее чувствую. Митя?

— Что?

— У тебя есть мозг.

— Надеюсь.

— Дурак! — вспылил Василий и изо всех сил ударил брату кулаком в лоб. Митяй завалился на бок. — Твой мозг трижды контужен! Ты плохо видишь, ни хрена не слышишь, у тебя вся сигнальная система в раздолбай, рефлексы в клочья! А он хочет на передовую! В свою батарею! Там давно новый командир! Припрешься! Герой! Ты будешь только мешать! Ты погибнешь в первом же бою! Твоя кровь уйдет в землю! По капле! А ты нарисуй, напиши этих блокадников под душем, на морозе! Гитлеру глотку перегрызть нас миллионы.

Митяй отбивался. Обычно он брал верх в потасовке, но тут Васятка, разозлившийся на свою неспособность убедить брата, явно побеждал.

Под лестницу заглянула санитарка и быстро скрылась. Через несколько минут прибежал дежурный врач хирург Иван Егорович.

— Прекратить! — закричал он. — Мало нам десятого ««А» с ночными оргиями, так они под лестницей дерутся! Кто здесь? Фролов? А еще Герой Советского Союза! Медведев? Сибиряк? Немедленно встать и поднять своего брата. Повторяю: Медведев поднимает Полторы ноги в очках… простите. И немедленно ко мне в кабинет завуча!

Это точь-в-точь походило на выволочку, которую завуч устраивает нашкодившим хулиганам. Иван Егорович сидел за столом, Фролов и Медведев застыли по стойке «смирно». У братьев даже промелькнула, из школьного детства вынырнула общая мысль: «Только бы родителей в школу не вызвал!»