Конверт, наконец, поддался, Парася вытащила из него листок, прочитала первую строчку и вдруг заголосила пронзительно и тонко:

— А-а-а! Сынка!

Она повалилась навзничь, и не стой за ней Марфа, грохнулась бы на землю.

Лицо у Параси, обмякшей на руках Марфы, было однако не испуганным, а бездумно счастливым, хоть и перекореженным страданием. У Параси случались невыносимые боли за грудиной — сердечная жаба квакала. Парася обмякала, валилась, где стояла, сквозь зубы несся свист подавленного стона, а в глазах плескалась просьба простить ее за доставленное беспокойство.

И теперь она, прижав к груди письмо, мелко дышала, усмиряя боль, глядя в небо — чистое, голубое, с барашками игривых облаков, с алым отсветом восходящего солнца на горизонте.

Сметливый Степка бросился в дом — за бутылочкой с настоем, изготовленным бабкой Агафьей, еще живой сестрой умершей бабы Туси и крестной тети Параси. Баба Агафья слыла травницей, но была сильно чокнутой, называла всех именами давно сгинувших людей. Хотя ее настои вызывали сильный понос, за ними все равно приходили — врачей не имелось. Степка как-то с пацанами на спор хлебнул настоя для тети Параси. Дрянь страшная! Выплюнул, сделал вид, что блюет неудержимо, а потом притворился, будто стал медведем, и пошел на ребят, растопырив руки, разведя пальцы: «Заломаю!» Едва окрепнув, Степка превратился в главного режиссера проказ сельской ребятни.

Когда тете Парасе становилось плохо, они были готовы на любые действия, любой настой ей в рот влить, только бы не наблюдать безвольно, как мучается прекрасный человек. Против всякой логики, в силу настоя, наваренного умалишенной бабкой Агафьей, верили даже Настя и мать.

— Прими, милая, прими! — приставляла бутылочку к ее губам Марфа. — Не глотай, под язык, а потом выплюни.

Наблюдая общение Марфы и тети Параси, Настя остро им завидовала и сокрушалась — у нее никогда не было сестры. И еще она твердо решила, что у Илюши обязательно должна быть сестра или брат. Она писала об этом Митяю: «Ты обязан выжить! В отсутствии брата или сестры наш сын вырастет избалованным эгоистом, таким как я». Получалось, что они, в Сибири, живут сыто-вольготно, имеют возможность баловать детей, а вовсе не вкалывают от рассвета до заката. Митяй, в свою очередь, описывал фронтовые будни приключениями в духе Фенимора Купера.

— Уйду с этой работы! Нет моей мочи, нервы — в огрызки! — блажила почтальон Верка. — На лесосплав устроюсь!

— Вера Афанасьевна, успокойтесь! — говорила Настя. — Ваша роль в буднях Погорелова наиглавнейшая. Ее замена повлечет у обитателей ситуативный конфуз.

Верка ничего не поняла, но громко икнула от удовольствия — ленинградская барышня помнила, как ее по отчеству. Не зря про Настю бабы судачили: цыплячьего тела, а норова крепкого, говорит смешно, однако ж с достоинством.

Боль загрудинная отпустила, и Парася, еще задыхаясь, плача и радуясь, зашептала:

— Марфинька, сестричка! Васятка мой нашелся!

Каждый день письмо читали и перечитывали, снова и снова, будто на тетрадном листке в клеточку могли появиться новые слова, будто не знали текст наизусть.

Марфа и тетя Парася сидели, положив, как ученицы, локти на стол. Напротив, под окном в закатных сибирских зорях, повернув листок к стеклу, притулилась читающая Настя. На пятом или десятом прочтении осмелели — стали вставлять комментарии.

— «Здравствуйте, мама», — читала Настя.

— На «вы» обращается, — говорила Марфа. — Настоящий, воспитанный сибиряк.

— Дык и потом почтительно, — подхватывала польщенная тетя Парася. — Настя, как там следует?

— «Пишет Вам сын Василий».

— Кровиночка! — всхлипывала тетя Парася.

— Вот он от роду, ты тут Парася не спорь, — хлопала по столу ладонью Марфа, — уступчивый и глазом сочувствующий, в деда Еремея Николаевича.

— Дык я разе спорю? — дергала плечами тетя Парася. — Но уж не только в одного деда.

Настя поднимала глаза: споры между Марфой и тетей Парасей носили забавный характер борьбы хорошего с лучшим.

— У меня тоже батюшка был, — поджимала губы тетя Парася. — Порфирий Евграфович! Первый ударник на кулачных боях. У него зубов не было! Выбили!

— Сама видела? — допытывалась Марфа.

— Мама рассказывала, — признавалась тетя Парася. — Дык что мы про давнее? Настенька, как там дальше?

— «Я безумно виноват перед Вами, потому что не давал о себе знать все эти годы…»

— «Безумно» меня тревожит, — сокрушалась тетя Парася.

— В данном контексте, — поясняла Настя, — «безумно» означает «очень сильно». Очень сильно виноват.

— А про контекст ты раньше не читала, — насторожилась Марфа.

— Ой! — прихлопнула рот ладошкой тетя Парася.

— Вот письмо, — положила листок на стол Настя, — сами читайте. Грамотные. А я пойду свинье дам.

— Степка даст, — жестом вернула ее на место Марфа. — Ему велено. А забудет — шкуру спущу, здесь не Ленинград город, не Крестовский остров. Как там после «все эти годы»?

— С новой строчки: «Я был уверен, что Вас нет в живых…»

Тетя Парася перекрестилась. На памяти Насти, Марфа, знавшая прорву религиозных текстов, никогда не осеняла себя крестным знамением.

— Отточие.

— Переполнение чувств, — кивнула Марфа, вспомнив объяснение Насти, что многоточие ставят, не находя слов от волнения.

— «Но тем радостнее мне было узнать от Митяя, с которым встретился в тыловом госпитале, — продолжала Настя, — что Вы живы и здоровы. О нашем здоровье не беспокойтесь — у меня небольшое ранение, а у Митяя легкая контузия, его отправляют в санаторий на долечивание». Меня терзают сомнения, — опустила листок Настя. — Разве с легкими ранениями лежат в тыловых госпиталях? Направляют в санаторий? От Мити уже три недели нет писем.

— Не забивай голову тревогами! — решительно сказала ей и Марфе, которая сцепила пальцы так, что побелели, Парася. — Митяй Васятке донес правду ситуации? Донес! Значит в сознании и разговаривающий. Парням, может, еще отпуск дадут.

— Это было бы фантастически великолепно, — размечталась Настя.

— На каждое хотенье имей терпенье. Читай, Настенька, дальше, — попросила тетя Парася.

— «Вероятно, Вам будет интересно узнать, как складывалась моя жизнь все эти годы разлуки»

— Очень интересно! — подтвердила тетя Парася. Она разговаривала с письмом, словно с присутствующим сыном.

— Знамо, — кивнула Марфа.

— «Вместе с Фроловыми я находился в Казахстане. Много учился, занимался со ссыльными преподавателями. В пятнадцать лет окончил школу экстерном…

— Скоропостижно, — прокомментировала Марфа.

— Досрочно, — поправила Настя, — «…и поступил на физический факультет МГУ».