Эдвард долго смотрел на него с непонятным выражением лица – будто не мог решить, пожалеть Генри или отхватить ему голову мечом. А потом, кряхтя, взял Генри за шкирку и поднял.

– Если ты еще не протянул ноги, то вполне можешь взобраться на эту гору. Лезь, а я буду повторять все за тобой. Не хочу умереть на дне ущелья, как мой брат. Когда мы с ним встретимся в Серебряной роще, боюсь, он меня не поймет.

Генри понятия не имел, что такое Серебряная роща и как можно встретить того, кто умер, но голос Эдварда был полон такой решимости, что Генри невольно послушался и, нащупав камень покрепче, подтянулся.

Он лазил по скалам с детства и даже сейчас мог отличить надежный выступ от того, который сразу раскрошится. В таком состоянии это было то еще развлечение, но он все равно полз вверх, медленно, как гусеница. Под руками чавкала грязь, сверху лилась вода, но зато вспышки молний пришлись как нельзя кстати – они на секунду выхватывали склон из полутьмы, и Генри успевал присмотреть следующую опору. Эдвард карабкался за ним, оскальзываясь и кашляя, когда в горло попадала вода. Когда он совсем отставал, Генри спускался вниз и молча показывал, за что ухватиться. Ему стало казаться, что он прополз этот склон вдоль и поперек десять раз, – но силы, как ни странно, еще не кончились. Эдвард его не вылечил, но попытался, и это впечатлило Генри сильнее, чем все ужасы сегодняшнего дня.

Когда они наконец выбрались на тропу, Генри без сил рухнул на нее и собрался полежать. Но Эдвард побрел вперед, держась за скользкую потемневшую скалу, с упорством, которого Генри не ждал от неженки из дворца. Пришлось встать и идти следом, пока Эдвард еще куда-нибудь не провалился.

Спотыкаясь и пошатываясь, как два больных старца, они дотащились до места, где Генри оставил коней. Те были живы и здоровы, и Эдвард тут же бросился к ним с таким видом, будто думал, что Генри их съел, пока его не было. Генри лег под чахлую елку поодаль от них – все равно вода теперь везде, а тут хоть не наступят копытом.

Эдвард гремел упряжью, расседлывая коней, и Генри понял, зачем, только когда тот подошел к нему, держа в руках два седла и две подстилки из толстой ткани, которыми были накрыты спины коней, – видимо, чтобы им не терли ремни седел. Одну из подстилок Эдвард деловито расстелил на земле и перекатил на нее Генри, как бревно. Потом приподнял его голову и положил под нее седло, накрыл Генри второй подстилкой, а другое седло поставил на бок так, чтобы оно загораживало его голову от косого дождя. Все вещи были влажные, но это определенно было в сто раз теплее и суше, чем лежать в луже. Эдвард сел рядом и похлопал его по плечу так же, как только что успокаивал Болдера.

– Нам надо что-то сделать, чтобы тебе стало лучше, долго я так не протяну, – сказал он и подоткнул все слои ткани, чтобы под Генри не заливалась вода. – Других идей у меня нет, так что буду петь. Мы с братом вечно что-нибудь себе расшибали, и тогда мама пела нам вот такую песенку. – Он прокашлялся и начал: – «Боль надолго не приходит, не грусти, не плачь, малыш, боль пугается восхода и сбежит, пока ты спишь…»

Пел он очень плохо. Генри не знал, каковы правила исполнения песен, но чувствовал, что Эдвард нарушает добрую половину из них.

– Так и знал, что поможет. У меня прекрасный голос, – сообщил Эдвард, и Генри только после его слов понял, что ему и правда стало легче. – Продолжаю.

Дальше Генри услышал песни о невезучем мастере-поваре, старом медведе-зануде и превратностях судьбы поросенка по имени Любимчик, а также азбуку в стихах. Сразу было ясно, что Эдвард не обновлял свой набор песен с тех пор, как ему было восемь, но Генри не жаловался. Ему вдруг показалось, что такое уже было когда-то, – он лежал в кровати, а кто-то пел ему. Женщина, понял он. Женщина с тихим, хрипловатым голосом.

– Теперь вместе, – решительно сказал Эдвард пару песен спустя. – Кстати, насчет дрозда-разбудильника: чтобы он перестал злиться, надо любезно попросить у него прощения и спеть с ним дуэтом. Он это обожает, если сказки не врут. Не так я себе представлял подвиги, но уж ладно, поехали. «Жил-был в лесу зайчонок, мечтал он волком стать, но не было силенок врагов своих кусать. Однажды он проснулся и…»

Сначала Генри просто шевелил губами, потом запел громче. Ощущение, что он улитка с разбитым панцирем, которую поливают кипятком, отступало все дальше. К тому времени когда на горизонте начало проясняться, он уже выучил наизусть всю рифмованную ерунду, которой была набита голова Эдварда, и убедился, что Сван был далеко не худшим поэтом в королевстве.

Потоки воды превратились в редкие капли, а вскоре исчезли и они. Синяя полоса на горизонте ширилась, будто расталкивая тучи во все стороны, показалось рыжее вечернее солнце, от которого Генри чуть не ослеп. В том, как сияла каждая травинка и каждая капля воды, было что-то ошеломительное, – как будто, сколько бы ты ни жил, такой момент никогда больше не повторится. Горы, только что смертельно опасные, сейчас были удивительными и мирными, и от этого Генри хотелось поговорить о чем-то, о чем он говорить не умел, – о красоте, о смерти и страхе. Но он молча встал и отдал Эдварду вещи, а тот молча начал седлать коней.

Путь, которым они сюда добрались, Генри уже не нашел бы, но неожиданно быстро отыскал другой. Эдвард без вопросов ехал за ним, предоставив ему право выбирать дорогу, – он был больше занят тем, что прямо на ходу выливал воду из сапог и отжимал волосы.

Генри понял, что они спустились с гор правее, чем надо, когда увидел на пологом, уже переходящем в равнину склоне зеленоватую полосу реки, которую видел на карте. Выходит, деревня Петера осталась далеко слева. Генри безнадежно посмотрел на небо. Солнце неумолимо клонилось к горизонту, а их путь удлинился еще на пару часов.

– Думаю, у нас будет время на легкий ужин перед битвой, – лениво протянул Эдвард. – А то на голодный желудок драться нет настроения.

– К закату мы не успеем даже полпути проехать.

– О, ты забываешь, что у нас за кони, – хмыкнул Эдвард. – Это самые чистопородные и самые тренированные скакуны в королевстве, мастера бега. Если дать им волю, они могут скакать раз в восемь быстрее, чем мы едем сейчас.

– А раньше ты не мог об этом сказать?

– Тогда ты бы загнал двух прекрасных животных. Что, скажешь нет? Ты останавливаться вообще не умеешь.

Тут Генри пришлось признать, что он прав.

– Нам крупно повезло, что эта равнина каменистая и не так уж сильно размокла, – продолжал Эдвард, внимательно глядя под копыта Болдера. – Для триумфальной скачки я предпочел бы землю посуше, но и так сойдет. Вот только я не уверен, что ты не вывалишься из седла.

– Я быстро учусь. Шагом еду теперь не хуже тебя.

– Самомнение у тебя тоже в отца?

– В этом мне до него далеко, – честно ответил Генри.

– Ладно, умник, слушай, два раза повторять не буду. Немного затяни стремена, приподнимись в седле, не нагибайся слишком далеко вперед и…

Следующие минут десять Эдвард потратил на объяснения, а Генри кивал, беспокойно поглядывая на солнце. Вершины гор были залиты теплым розовым светом, который прямо-таки кричал о том, что закат не заставит себя долго ждать.