– Ты вообще меня слушал? – утомленно спросил Эдвард, когда закончил.

– Сейчас увидишь, – сказал Генри и послал Снежка вперед: не только ударом в бока, но и поводьями, коленями, всем телом, всеми мыслями, – как велел Эдвард.

И едва не вылетел из седла, потому что Снежок рванул вперед так, будто весил не больше зайца. Генри однажды ехал галопом, но деревенские лошадки, на которых они убегали от Освальда, и близко не были способны на такое. Мокрая земля летела во все стороны, конь двигался так легко, что у него даже копыта ни разу не увязли.

Он думал, что Эдвард сразу вырвется вперед, но тот держался позади, разрешая Генри выбирать направление. На такой скорости перед глазами все сливалось, да и непонятно было, как заставить коня повернуть, если он мчится не туда, – но, к счастью, Генри взял правильный курс в самом начале, и этого оказалось достаточно. Сначала впереди появилось темное пятно, потом оно выросло, распалось на отдельные точки, и Генри чуть не засмеялся от облегчения, когда понял, что это деревня. Скачка его не вымотала, наоборот – он чувствовал прилив сил, восторг от скорости и смутную радость от того, что путешествие подходит к концу. С волшебным существом они как-нибудь договорятся, а потом он возьмет цветок памяти и вернет себе то, что каким-то непонятным образом умудрился забыть.

Мечтать было приятно, и Генри слишком поздно сообразил, что деревенские домики надвигаются на него со скоростью снежной лавины. Он лихорадочно вспомнил все правила остановки лошади, о которых говорил Эдвард, но то ли сделал все неверно, то ли Снежок слишком разошелся, – не сработало. Генри успел запаниковать так, как и на охоте никогда не паниковал, когда за спиной у него раздался громкий, длинный свист, – и Снежок замедлил бег, постепенно переходя на неспешную рысцу.

– Я же говорил, останавливаться не умеешь, – весело сказал Эдвард, выезжая вперед. Он даже не запыхался. – Поехали в деревню, еще час солнце точно не зайдет.

И правда: у подножия гор свет почти растаял, но стоило отъехать дальше, солнце будто приподнялось. Теперь вершины розовели вдалеке, а долину заливало яркое сияние, но Генри все равно покачал головой. Оказалось, деревня не стоит вплотную к Разноцветным скалам, между ними не меньше пятисот шагов.

– Едем сразу в скалы. Надо осмотреться, пока светло. Местные нам ничем не помогут, только задержат. Разберемся с этим их куроедом, а уж потом в деревню.

– Я не буду совершать подвиги в мокрой одежде. Не надеюсь найти у этих ребят прекрасно пошитых вещей, но я согласен и на простыню с дырой для головы, лишь бы она была сухая.

Генри проследил за его мечтательным взглядом и уже собирался обозвать его слабаком и неженкой, – но вдруг кое-что заметил.

– Куры, – выдохнул он, глядя на птиц с короткими крыльями, бродивших вокруг деревни и выклевывавших что-то из земли.

Генри никогда раньше не видел таких птиц, но слово само вспыхнуло у него в голове.

– И что? – раздраженно бросил Эдвард, глядя на них. – Значит, этим крестьянам будет чем нас накормить.

Он поехал в сторону деревни, но Генри, догнав его, схватил за локоть с такой силой, что Эдвард поморщился.

– Куры, – повторил Генри.

Эдвард открыл уже рот, чтобы сказать что-то неприятное, – и тут до него дошло. Генри смотрел, как меняется его лицо, как сжимаются губы.

– Куры, – эхом повторил Эдвард. – Петер сказал, что существо убило их всех.

– Он соврал.

Теперь, внимательно приглядевшись к деревне, Генри понял, что еще странно. Там, где живут люди, хоть над одной печной трубой поднимается дым. Здесь его не было, и от этого жилища выглядели безжизненными, брошенными. Кое-где Генри заметил распахнутые двери, и сердце у него противно заныло. Люди крепко держатся за свое добро, не оставляют его без присмотра. Но он уже видел такое раньше: в деревнях, из которых Освальд угнал жителей. Закатное солнце по-прежнему било в лицо, ярко освещало влажные пятна мха на стенах домов и беспокойно бродящих вокруг птиц, – но даже этот свет теперь казался зловещим, умирающим и холодным. Генри вдруг понял, что вцепился пальцами в гриву Снежка, будто ища поддержки.

– Подумаешь, куры, – громко сказал Эдвард. – Это ерунда. Поехали, расспросим местных, и ты увидишь, что все в порядке.

Генри затряс головой. Он хотел сказать, что маленькая ложь – наверняка часть большой, но Эдвард уже ехал в сторону деревни, расправив плечи, готовясь произвести впечатление на людей, которые выбегут ему навстречу. Генри не сдвинулся с места. Он уже почувствовал, что выбегать некому, и издали следил, как Эдвард остановился, будто запнулся обо что-то, и вдруг свернул в сторону – туда, где за голыми распаханными огородами тянулась старинная, почти рассыпавшаяся каменная ограда. Генри сначала решил, что это еще один огород, но потом заметил, что внутри разложены чурбаны – будто кто-то разрубил высокое дерево на равные части и положил их набок на одинаковом расстоянии друг от друга. Большинство из них от старости потемнели, растрескались и заросли мхом, но штук пятьдесят были новенькие, со свежим, бледно-бежевым срезом. Эдвард оставил коня у ограды, подошел к этим чурбанам странной нетвердой походкой и вдруг опустился на колени, беспомощно уронив руки вдоль тела. То, что он не побоялся испачкать колени размокшей от дождя землей, было так на него не похоже, что страх окатил Генри с новой силой. Он послал Снежка вперед, и тот пошел – неохотно, словно тоже не ждал ничего хорошего.

– Что это такое? – спросил Генри, въезжая в неаккуратную арку, оставшуюся от старинных ворот.

– Ты издеваешься? – глухо спросил Эдвард, не оборачиваясь.

Генри хотел просто ответить «нет», но почему-то начал оправдываться.

– Отец всю жизнь прятал меня в лесу. До Зимнего дня я никогда близко не видел ни людей, ни их поселений. Откуда мне знать?

Эдвард положил обе руки на чурбан, лежавший перед ним.

– Предки делали прекрасно украшенные могильные камни, – через силу начал он. – И всегда высекали на них, какой был дар у покойного мастера. Но с тех пор, как Сердце потеряли, люди стали класть на могилу деревянный чурбан, а на нем вырезать имя умершего, день смерти – и все. Посмотри на эти надгробия. Посмотри ближе, тупица.

– Люди что, отмечают место, где зарыли мертвых? – не поверил Генри. – Но зачем? Они же их потом не откапывают, так зачем тогда…

Эдвард резко обернулся, но, увидев непонимание на лице Генри, смягчился.

– Мы оказываем уважение мертвым, потому что без них не было бы нас. Предки верили, что память спасает, что без прошлого нет будущего. Мы же не звери, чтобы бросать тела как попало.

Генри кивнул. Он понял это так легко, будто уже знал когда-то давно, но забыл. Ему вдруг стало тошно – запах мокрой перекопанной почвы был прямо как в его сне. Он вспомнил свои руки, перепачканные землей, и к этому внезапно добавилось другое воспоминание: он моет ладони в ручье, потому что боится, что кто-то заметит землю у него под ногтями и поймет, что он сделал. Ощущение было таким ярким, что Генри вздрогнул и, чтобы не думать, спрыгнул с коня и начал разглядывать чурбаны.