окликая спутников. Но ее голос был тих и терялся в подступающих к тропинке зарослях. А кричать громче Марина не решалась, опасаясь, что медведь, о котором им рассказал Михайло, услышит ее и вернется. Она с тревогой озиралась вокруг, каждую минуту ожидая, что зверь внезапно выскочит из-за дерева и набросится на нее. И не раз прокляла себя за то, что поддалась жалости и решила помочь Ирине, жертвуя доверием мужа, а теперь еще, возможно, и собственной жизнью.

— Не делай людям добра и не получишь зла, — шептала она, дойдя до последней стадии отчаяния. — Прав был Тимофей, а я, дура, не верила ему…

Но едва они вышли из леса, и вдали показалась Усадьба волхва, покаянные мысли покинули Марину. Почувствовав себя в безопасности, она уже не жалела, что помогает Ирине, видя ее счастливое лицо.

Марина была слишком наивна и простодушна, чтобы понять, что так радует молодую женщину. Она приписывала это успеху в предприятии с обрядом зачатия, который, поддавшись на ее уговоры, согласился провести Михайло. И не понимала, что радостное оживление Ирины вызывает вовсе не это, а вспыхнувший в ней интерес к самому жрецу. А, быть может, Марина просто не хотела видеть этого и понимать, чтобы, поставив барьер между реальностью и своим видением реальности, продолжать жить спокойно и счастливо. Иначе ей пришлось бы объяснять себе странное поведение Ирины, желающей забеременеть, чтобы выйти замуж, и в то же самое время увлекшейся другим мужчиной. А это могло привести к непредсказуемым для душевного покоя самой Марины последствиям.

Не признаваясь самой себе, но, вероятнее всего, еще и по этой причине Марина с радостным облегчением простилась со своими спутниками, когда они дошли до Усадьбы волхва. Она помахала им рукой, открыла ключом-секирой калитку и скрылась за оградой, которая надежно защищала ее от всех неприятностей и жизненных коллизий. А Михайло остался наедине с Ириной, как гладиатор в Древнем Риме, брошенный на арену на съедение хищникам.

— А тебе разве не в Усадьбу волхва? — растерянно спросил он, увидев, что Марина скрылась за оградой одна.

— Мне в Кулички, — сказала Ирина, искренне наслаждаясь его смущением. — Неужели, проводив Марину, ты сочтешь свою миссию выполненной и бросишь беззащитную женщину одну в чистом поле?

Ее тон был интимно-волнующим, и это его совсем доконало, Михайло тяжко вздохнул и с тоской оглянулся на лес, из которого они вышли. Лес приветливо шумел за его спиной, словно обещая защиту и безопасность. Но Ирина не дала ему времени на раздумья. Она взяла Михайло под руку, тесно прижавшись к его плечу своей мягкой грудью, и с улыбкой произнесла:

— Идем, мой герой! Ничего не бойся. Здесь не лес, и я никому не дам тебя в обиду.

И Михайло не оставалось ничего другого, как пойти, чтобы не показаться смешным — если не в глазах Ирины, то в собственных.

А она шла и болтала без умолку, часто смеясь и все теснее прижимаясь грудью к Михайло.

— Надеюсь, тебя не затруднит проводить меня до дома бабки Матрены, где я поселилась этим утром по великой милости Марины и ее мужа? Представляешь, они изгнали меня из Усадьбы волхва под тем предлогом, что у них нет комнаты для гостей. А ведь я крайне неприхотлива и могу жить поистине в спартанских условиях. Даже в избушке на лесной поляне. Если не веришь, то можешь проверить. Пригласи меня пожить в своем доме на недельку, и сам убедишься. Это будет волшебная неделя! Каждое утро на рассвете мы будем купаться в Зачатьевском озере, а по вечерам любоваться закатом солнца. Прекраснее этой картины нет ничего на свете! Я всегда мечтала о такой жизни на лоне природы. Город — это ужасно. Там не увидишь ни рассвета, ни заката, только уродливые бетонные коробки, пыльные улицы, шум, гам, суета…

Михайло ничего не отвечал, да ей и не требовались его слова. Ирине достаточно было того, что Михайло уже не делал даже робких попыток вырваться из ее цепких объятий. Она походила на удава, который медленно, но верно заглатывает кролика. Ее голос обвораживал Михайло. Ее запах приятно дразнил его обоняние, обволакивая разум. Ее чувственные прикосновения погружали его во тьму желания, в которой он терялся и становился беспомощным, как корабль в густом тумане.

— Еще сегодня утром я чувствовала себя несчастной, — щебетала она. — А сейчас я счастлива, как никогда в жизни. Мне хочется смеяться, танцевать, петь. Это какое-то наваждение! — Повернувшись к нему и будто ненароком прижавшись всем телом, она прошептала ему на ухо, обжигая его горячим дыханием: — Хочешь, я спою для тебя? Для одного тебя?!

Не дожидаясь, пока он согласится, Ирина запрокинула голову и запела, словно не нуждающаяся в музыкальном сопровождении певчая птичка. У нее был сильный, звонкий и красивый голос. Он разносился далеко по окрестностям и улетал в небо над их головами, по которому, словно яхты под светлыми парусами по голубым водам, плыли облака.

— Иду и напеваю.

Такой я человек!

Прекрасен вечер мая

И двадцать первый век.

Ирина смолкла и с улыбкой пояснила:

— Песня от лица мужчины, пусть тебя это не удивляет. Ты поймешь почему, когда дослушаешь.

Сказав это, она продолжила:

— Иду и улыбаюсь

Прохожим и цветам,

И думами не маюсь,

И промаху не дам.

Не прерывая пения, Ирина, грациозно нагибаясь, сорвала несколько полевых цветов, прижала их к груди и с лукавой улыбкой взглянула на Михайло, словно безмолвно укоряя его за то, что он не догадался сделать этого сам и подарить ей.

— Еще я утром злился,

Что мир ко мне жесток,

А ныне примирился -

Ведь был я одинок!

Все видел в желчном свете;

И плакал, и хандрил

На голубой планете.

Каким слепцом я был!

Все изменилось разом,

И ты тому виной.

Со мной…

Вдруг, замолчав, она подбежала к Михайло и заглянула в его глаза, а потом, засмеявшись, отпрянула и продолжила пение.

— Со мной, зеленоглазым,

Идешь, смеясь. Со мной!

Шальная ты бабенка,

Беспутная краса.

Похожа на ребенка,

Но — ноги! Грудь! Коса!

Так сердце отдал Еве

Наивнейший Адам.

Я тоже королеве

Своей, что есть, отдам.

При этих словах Ирина протянула букетик из полевых цветов Михайло, а потом жестом попросила вернуть. Он так и сделал. Она подняла цветы над головой и сделала несколько танцевальных па, грациозно изгибаясь.

— И пусть ее корона –

Ромашек скромный ряд,

Она достойна трона.

Любого. Всех подряд!

Так вот разгадка рая…