– Головой думать надо, она для этого предназначена! – назидательно изрек громила, отходя в сторону и уступая место товарищам.

Дальнейшая разборка завала оказалась делом настолько простым, что Его Сиятельство даже не счел необходимым принять в ней участие. Работа пошла довольно быстро, несмотря на то, что остатки мебели крушили лишь двое мужчин. Минут через пять, а может и меньше, путь до заветной стены был очищен. В ней обнаружилась дверь, очень старенькая и хлипкая, не сумевшая противостоять первому же удару кованой подошвы сапога. К великому удивлению Танвы, за дверью находилась не комната, а узкий, темный коридор с земляными стенами и потолком, ведущий куда-то вглубь, к недрам земли.

Белошвейки вышивают кружева и имеют дело с тонкими иглами да дорогими тканями. Они не берут в руки кирку, не облачаются в грязную робу вместо передника и не спускаются в шахты, где царят вечная темень и сырость, где с потолка непрерывно капает, да то и дело раздаются пугающие поскрипывания свай, подпирающих тонны земли или горной породы. У каждого в жизни своя стезя, каждый занимается своим делом и старается создать вокруг себя маленький мирок, соответствующий личному представлению о счастье. Если же коварное стечение обстоятельств вырывает человека из привычной для него среды и помещает в иную, не обязательно худшую, но просто другую, то вполне естественно, что у несчастного наступает шок: на какое-то время он лишается способности думать, а первая мысль, посетившая его голову, звучит примерно так: «Я умер, я попал в ад!»

«Я умерла, я попала в ад! Нет, еще хуже, я слишком долго пробыла без чувств, и меня закопали живьем! Смерть еще впереди, это еще не самое худшее!» – думала белошвейка, спускаясь вслед за отрядом по земляным ступенькам в черноту неизвестности. Факелы идущих впереди едва горели, им не хватало воздуха. Замыкавший процессию Вернард за ее спиной чертыхался, проклиная гаржей, так неудачно и неумело вырывших подземный проход, что даже пропитанные смолою тряпки чуть тлели. Что же до Танвы, так ей, наоборот, хотелось, чтобы пламя факелов побыстрее затухло. Уж лучше брести в полной тьме, нежели видеть то, что предстало глазам девушки. С потолка спускались уродливые нити кореньев, по которым ползали какие-то червяки, которые то и дело падали идущим на головы. То же самое творилось и по бокам, поскольку стены далеко не везде были прикрыты гниющими досками. Белошвейка в детстве слышала много сказов про могильных червей, пожирателей не только разлагающейся плоти. Она боялась, она жутко боялась, что эти мелкие, мерзкие твари заползут ей за платье и начнут потихоньку есть ее плоть или, еще хуже, проникнут под кожу и отложат личинки, которые вылупятся через несколько дней и примутся медленно грызть ее изнутри.

Если бы девушка шла последней, то небольшой отряд уже давно недосчитался бы одного очень скромненького, не умеющего даже владеть иным оружием, кроме иголки, и фактически бесполезного для общего дела бойца. Однако бдительный палач как будто предвидел подобное желание и поэтому всегда находился позади, не теребя девушку понапрасну, не тыча в спину, не подгоняя, но постоянно держа ее в поле зрения.

К превеликому счастью Танвы, трясущейся от страха и боявшейся задеть корешки руками, шествию по узкому тоннелю, напоминавшему скорее очень длинную могилу, нежели подземный проход, пришел конец. Гаснущие факелы вдруг ярко вспыхнули и, потрескивая, загорелись в полную силу. По ногам повеяло холодным ветерком, а за спинами впереди идущих девушка увидела большое пространство – не комнату, не зал, а именно подземную пустоту, возможно, вырытую, а может быть, и образовавшуюся естественным путем, как трещины и пещеры в горах.

– Вот мы и пришли. Гадко и мерзко… самая комфортная обстановка для гаржей! – не скрывая отвращения, обратился к товарищам Тибар. – Сколько их здесь жило: двое… трое?

– Да уж, один бы так точно не наследил, – кивнул охранник справа, отворачиваясь и затыкая платком нос.

Танва еще не видела того, что обсуждали мужчины. Их могучие спины закрывали весь вид на подземное логово безликих убийц. Ее глазам открылась лишь небольшая часть земляного свода, по мнению девушки, куда более приятного, чем потолок прохода, поскольку из него не торчали отростки корней. Когда же Тибар и слуги прошли вперед, картина подземной жизни богомерзких тварей предстала глазам белошвейки во всем уродстве. Каким-то чудом белошвейке удалось сдержать и крик, и рвущееся наружу содержимое желудка.

Теперь уже не приходилось гадать, куда подевались жители дома. Они лежали здесь, и не только они, а еще многие и многие, кто имел несчастье встать у гаржей на пути или просто оказался ночью на пустынной улочке совершенно один или в небольшой компании. Пол был усеян растерзанными, изгрызенными трупами и отдельными их частями. Казалось, еще недавно в подземелье обитала стая сильно оголодавших волков, притом числом не менее с полсотни голов. Остатки добычи, которая не пришлась по вкусу безликим, доедали за ними червяки, заполонившие весь пол подземной пустоты. Нормальному человеку было жутко смотреть на подобное зрелище, а вот ортаны, хоть с отвращением и морщились, но воспринимали увиденное как печальную и отвратительную данность, не более того. Все, как один, представители Дома не потеряли способность действовать и принялись за работу, вместо того чтобы сетовать да негодовать. Из их уст вылетала лишь ругань, но она, как известно, работе не помеха, скорее наоборот. Двое охранников топтали червей сапогами, а Тибар и Вернард выжигали их огнем, освобождая проход к основному скоплению трупов, которое зачем-то собирались осмотреть.

– Вот видишь, милая, что безликие творят! А ты еще считала изувером меня… Да я ж по сравнению с ними – лапушка… Поверь, далеко не самый худший вариант! – раздался за спиной белошвейки вкрадчивый голосок оставшегося без присмотра Арториса. – Я людишек не жру, да и не умерщвляю… Я хороший, просто шутить люблю! Да и маленький я, меня все забижают! – продолжал нашептывать толстячок оцепеневшей, лишившейся способности что-либо ответить девушке. – Орташкам не победить, за гаржами сила! Когда все окончится, гаржи и тебя сожрут. Они живьем людей поедают иль уже мертвыми, но еще теплыми. Когда плоть остыла, им уже не так вкусно… Я это те к чему говорю… Задела ты сердчишко мое. Когда гаржи верх одержат, Арторис тя в обиду не даст… при мне будешь, со мной не пропадешь!

Маленькие и толстенькие ручонки слюнявого сластолюбца обхватили сзади коленки Танвы и, ощупывая, тиская их, стали быстро подниматься вверх. От наслаждения коротышка сначала похрюкивал, а затем и громко засопел. Его пальчики-колбаски стали причинять белошвейке боль, и именно эта боль вернула ее из состояния отрешенности и прострации.

– Ах ты, гаденыш! Чего удумал, подлец! – закричала девушка, осознавшая, что ручки уродливого мерзавца уже как-то умудрились заползти под юбку и почти добрались до Святая Святых, до того, что бережет смолоду и до замужества любая порядочная девица.

Освободиться из цепких объятий девушке оказалось не под силу, но зато ее пронзительный визг, один из самых действенных видов женского оружия, лишь немногим уступающий монотонному нытью и слезам, мигом взбудоражил всех живых обитателей залы. Ортаны мгновенно прекратили избиение червей и повернули в ее сторону головы, а оглохший Арторис быстренько убрал ручонки и отскочил от смутьянки на пару-другую шагов.