цель.

Пролетали года и настал мирный час,

Свет сомнений во власти небесной угас,

Каждый волю Коэлуса бога признал,

Наконец бог на троне Небес восседал.

А Минерва, Коэлуса верная дочь,

Не давала Владыке Небес занемочь,

Ее мудрость и силу признал даже он,

Что мудрее других, безгранично силен.

И не брезгал у дочки совета просить,

Коль вопрос не по силам ему разрешить,

Знал: наследник достойный у трона стоит,

Хоть и много познать ей еще предстоит.

А Минерва спускалась к пшеничным полям,

Возвела для себя там гармонии храм

И встречала на лоне природы рассвет,

Там рассудок был истины солнцем согрет.

Отдыхая, черпала там мудрость свою,

Где под солнцем златым мир, как будто в раю.

Благодатное место — пшеницы поля,

Пустыри что украсила ими Земля.

Только горе пришло в равновесия час,

Свет души божьей дочери в поле угас,

Уж и Генос не видит в мирах ее лик,

В Поднебесье для траура повод возник.

Средь пшеничного поля, где Солнца ждала,

Там оставила лук свой и тенью ушла,

Так не знает никто, что случилось в ту ночь,

Никому не по силам Минерве помочь,

Пусть сильна и умна, появилось то зло,

Что богини сознанье во тьму забрало.

Каждый знал, что недоброе что-то грядет,

От чего даже сила богов не спасет,

Что Минерву святую смогло поразить,

Ее душу забрать или тело пленить.

Во дворце поминали Коэлуса дочь,

Хоть никто и не знал, что случилось в ту ночь.

И возвел для Минервы отец в облаках

Постамент, что возвысит навек ее прах,

Слезы неба прольет над той темной землей,

Где Минервы душа обернулась золой.

Лук и стрелы оставила дочь для богов,

Что пронзали в полете пространство миров.

Ожидал среди зала реликвий тот лук,

Мифанор для орудья достойных ждал рук.

Воин неба, Кородио, чистый душой,

Что был призван асурам ответный дать бой,

Одарен тем орудьем невиданных сил,

С ним асурам он страшную гибель сулил.

Человек, что все тяготы жизни познал,

Искушенья греховных дорог миновал,

Что в душе силу древних исконно хранит,

Крепок телом и духом, как будто гранит.

Словно сокол, он к битве смертельной готов,

Чтоб асуров сразить ради славы богов,

И вернуться с победой в Небесный Дворец,

Положить ненасытным убийцам конец.

Смерть Пустыни

Среди Зала Реликвий, орудий богов,

Средь высот поднебесных далеких миров,

На титана Карона массивный топор

Диорея героя пал пламенный взор.

То орудье дух пустоши мрачный создал

И титану, слуге своему, даровал.

Им дела он вершил, что чернее ночей,

Жизни смертных рубил средь пустыни своей.

Ту пустыню создал топором он своим,

Край, цветущий когда-то, стал мигом другим.

Гибло все, что когда-то жило в тех лесах,

Утопали деревья и травы в песках,

Плодородные земли иссохли навек,

Чтоб не выжил в пустыне простой человек.

Дух Сивар тому рад, жертв пустыни все ждет,

Души смертных он радо себе заберет,

Злобный дух, что титана-слугу иссушал,

Обратить он Карона безвольным желал.

В том краю, что от гнева и солнца горяч,

Раб пустыни Карон — ее вечный палач.

Но не вечен владыки пустынного трон,

Жертвой чувств, что Сивара сильней, пал Карон.

Он для пленницы-девы на все был готов,

Понимал ее грусть повелитель без слов,

Но желал ее счастьем большим одарить,

Ее сердце любовью своей поразить;

Знал Карон, чтоб улыбку увидеть ее,

Должен Царство Пустыни разрушить свое.

И, сомнений не зная, желал то свершить,

Но Сивар то так просто не мог допустить;

Темной силой, что душит и силы крадет,

Он в ночи ее душу себе заберет,

Тем вернет свою власть над Кароном опять,

Но титан не желал одиноко страдать,

Не желал палачом быть невинных людей,

Проливать не желал сотни разных кровей;

И восстал против духа могучий титан,

Чтоб разрушить пустыни извечный обман;

Он Сивара в кристальный ларец заточил,

Тем и жизнь на просторы свои возвратил.

Только хворь пустоты посетила Гилар,

Неизбежен владыки пустынного дар.

И, как сына под сердцем носила своим,

Был он ангелом смерти пустыни храним.

Наступил судный день, и на ложе ее -

Бездыханна Гилар, бездыханно дитё.

Безутешен Карон, он потерей разбит,

Только память теперь в своем сердце хранит.

Показалось ему — свет надежды сверкнул,

Но к Безликому Генос, родившись, прильнул,

Он Карона отверг, светом звезд засиял:

«Не создал ты меня и мне имя не дал,

Не родитель ты мне, мне Безликий — творец,

Только мир — мой исконный навеки отец».

Тем разбит был пустыни былой властелин,

Нет отца у пророка, он вечно один.

Возвратился Карон в опустевший дворец,

Наступил его тленному счастью конец,

В одиночестве стен, что подобны тюрьме,

Вдруг явилась Гилар среди ночи во тьме.

Ее дух, что покой свой не смог обрести,

Оставляя любовь крест тяжелый нести,

Возвратился домой, чтоб его повидать

И посланье душевных глубин передать.

Рад увидеть ее повелитель Карон,

Хоть не верил, что все это — явь, а не сон,

А Гилар обратилась с улыбкой к нему,

Чтоб Карона душа не вернулась во тьму:

«Мой мятежный владыка пустынных высот,

Пусть по жизни добро твою душу ведет,

Не горюй об утратах, ведь в худший сей час

Не хочу, чтоб твой дух среди скорби угас».

Как сказала Гилар свой последний завет,

Угасать стал тотчас ее пламенный свет,

И воскликнул песчаный владыка: «Постой!

На мгновенье хотя бы останься со мной…»

Но, оставив лишь звездного пламени прах,

Упокоилась дева, растаяв в веках.

И остался Карон средь ночной темноты,

Пленник грусти, которой все грани пусты.

Ее воля святая лишь в мыслях звенит

И нести добрый свет властелину велит.

Верно царь свое слово любимой держал,

Свой могучий топор вглубь земли закопал,

Чтоб погибель невинным теперь не нести,

Коль возникнут преграды на светлом пути.

Но в далеком дворце царь людей не встречал,

Бой титанов с богами Карон миновал,

В одиночестве диком сходил он с ума,

Нелегко убежать от пустыни клейма.

Пусть давно все цветет во владеньях его,

Царь хранит пустоту, сам не зная того.

Пьет пустыня из сердца великого кровь,

Царь не может забыть своей боли любовь,

Память боли — Карона извечный палач,

Возвращает титану плоды неудач:

Он один навсегда,