вы проезжали в замок со своим человеком.

«Слепой, слепой, а все видит, — подумал солдат».

Как будто услышав мысли солдата, поп продолжал:

— Вижу-то я не очень хорошо, но вас я не спутаю ни с кем из местных.

— Меня зовут Яро Фольков.

— Яро — это, наверное, Ярослав?

— Да, но никто до вас выговорить это правильно не мог.

— Вы из Чилезии?

— Нет, я почти местный. Мой отец был с востока.

— А меня зовут отец Валентин. Как вам мой приход?

Волков огляделся:

— Очень чисто. На улице грязь, а у вас чистота, даже неудобно в грязных сапогах сюда заходить.

— Это дом божий, и он открыт всякому, и в грязных сапогах, и босому, и больному в струпьях.

— Воистину.

— Вы пришли ко мне по делу? Может, причаститься, может, покаяться?

— Покаяться? — Солдат пожал плечами. — Да мне особо не в чем каяться, разве что в блуде, да и то мы этот вопрос давно с Господом обговорили.

— Вы с Господом? Обговорили? — Священник улыбался. — И что решили?

— Ну, пока я не женат, могу пользовать всех незамужних баб, только не брать их силой. — Солдат поднял палец кверху, как бы указывая. — Он согласен.

— Ха-ха, — хохотнул отец Виталий. — И Господь сказал вам, что он согласен?

— Он промолчал, но я понял, что девицы не будут записываться мне за грех.

Поп щурился, улыбался, кивал головой:

— Только больше никому об этом не говорите. Конечно, наш Господь милостив, и у вас появится куча последователей, который будут злоупотреблять милостью божьей, и не будут считать прелюбодеяние за грех. Ну а других грехов за собой не знаете?

— Как-то не припомню.

— Но вот от вашей руки пали четыре человека.

— О чем это вы? — Не сразу сообразил солдат.

— Ну как же, о дезертирах.

— Ах, вот о чем. Отец мой, я солдат. Убивать моя профессия. Двадцать лет мне за это деньги платили. И все попы меня каждый раз на это благословляли. Это мое доброе дело. Так мне говорили мои капелланы, или они были неправы?

— Даже не знаю, что ответить, — сказал поп. — Всё-таки думаю, что не правы. Любое убийство для души тяжкое бремя, даже если оно оправдано.

— Ну, это только первое убийство бремя, а потом душа привыкает.

— В этом-то и весь ужас, я думаю, а вы так не думаете?

— Простите меня, святой отец, но я пришел говорить не о моей душе.

— А о чем же вы хотите поговорить?

— О других душах. О сгинувших.

— О чем? — Не понял отец Виталий.

— Барон назначил меня коннетаблем. Я теперь ваш человек.

— Да что вы! Господи, ты меня услышал! Вы даже не представляете, как я рад. Я молил об этом Господа каждый день. У нас, конечно, был коннетабль. Вы же его знали?

— Очень недолго.

— Это был чистый юноша, пламенная душа, а нам нужен хладный муж с железной рукой. Наш барон добрый воин и справедливый человек. Он очень снисходителен к своим людям, но как хозяин он плох. Чересчур доверчив и не хочет вникать в мелочи, а подлые люди пользуются его доверчивостью.

— Вот как. Подлые? И кто это, можете сказать?

— Да все, кто его окружают.

— Его обворовывают?

— Его грабят, и грабят его холопов, моих бедных прихожан, а им и так нелегко, чума их скосила на треть, а до этого прореживал голод и неурожай. Вы знаете, что у нас третий год неурожай?

— Не знаю, — сухо ответил солдат, его это особо не интересовало. — Если его грабят, значит надо проводить аудит.

— Мудро, очень мудро. Могу ли я вам помочь?

— Можете, мне нужно будет письмо от вас к аббату, в котором вы поддерживаете мое решение.

— Credo in Deum, — поп сложил молитвенно руки. — И он услышал меня. Сейчас же напишу письмо аббату. Наш аббат светлый человек. Он нас услышит, он нам поможет.

— Вот это мне от вас и нужно. Но это не всё.

— А еще чем могу помочь?

— Мне нужно знать, сколько людей пропало с зимы. Вам же приносят заупокойные записки?

— Да, сын мой, к сожалению приносят. Только это не заупокойные записки. Сгинувших людей нельзя отпевать как покойных. Хотя и за здравие за них не молятся. За сгинувших есть отдельная молитва. Но, конечно, все они у меня учтены, я записываю их в книгу поминовений.

— Может, взглянем? — Спросил солдат.

— Конечно, пойдемте. Ave Maria gratia plena[7], как я рад, что Господь послал нам вас, сын мой.

В книгах отцах Виталия был такой же порядок, как и в церкви. Они быстро нашли имена всех пропавших людей. Оказалось, что из девяти пропавших четверо были детьми, трое — женщины, остальные были мужчины.

— Я знал этих мужей, — говорил поп. — Они были крепкие люди. Большое горе, большое горе.

— А исчезновение детей — меньшее горе? — спросил солдат.

— Не меньшее, но исчезновение ребенка — это горе для семьи, а исчезновение мужа — это смерть для семьи.

Солдат молча согласился, кивнул:

— А откуда все они? — Спросил он, разглядывая список. — Из каких мест?

— А со всех мест, — отвечал священник. — Вот эта девочка с хутора, что у водной мельницы. А вот эти с малой Рютте, все трое. А вот этот крестьянин, так он вообще жил рядом с церковью. А вот эта девица, она сестра коннетабля, который погиб. Она жила…

— У монастыря, — произнес солдат.

— Да, да, у монастыря.

— Ну, что ж, спасибо за помощь.

— Спасибо вам, что взялись за это.

— Еще один вопрос.

— Конечно.

— Кто, по-вашему, обворовывает барона?

— Да все. И управляющий Соллон, и старосты, даже подлецы купчишки, что обворовывают его мужиков.

— Соллон? Редкое имя для здешних мест.

— Зовут его Эммануэль. Но, сын мой, это мои догадки.

— Ну, посмотрю на него, как одевается, на каком коне ездит. Думаю, что будет ясно.

— Обязательно станет ясно, как только увидите.

— А барон этого ничего не видит?

— Абсолютно слеп, и это только полбеды. Он еще и абсолютно глух и слушать ничего не хочет. Ему многие говорили, пустое.

— Ясно, Соллон, старосты, купцы, а сержант?

— Ничего о нем не могу сказать. Груб, спесив, мужики его боятся. Но, наверное, так и должно быть. Обворовывает ли он барона — не знаю. Дом у него небогатый, но у жены его есть золотое кольцо. И дети его — не крестьянским чета.

— Ясно. Значит, Соллон, старосты и купцы.

— Чуть не забыл. Есть еще один подозрительный человек. Зовут его Авенир.

— Что за имя такое? Кто? Чем занимается?

— Наш трактирщик. Авенир бен Азар. Его трактир прямо напротив церкви.

— А, ясно. Винокур?