И тогда вообще возникают вопросы: например, каким образом все исключительно представители враждебного России идеологического направления являются исключительно представителями упомянутого этноса.

Но это — вывод защитников стаи «гозман-пусси», а не Скойбеды.

Правда все же нужно учесть и то, что те, кто себя сегодня в России называет и кого сегодня в России называют, в общем, вполне уважаемым и достойным именем «либералы» — вообще ни к какой ветви либерализма отношения не имеют, если называть вещи своими именами: исповедуемая ими имитация идеологии — лишь прикрытая отдаленно напоминающей либеральную лексикой идеология борьбы против России во всех ее проявлениях.

Весь шум вокруг спорной, но понятной реплики Скойбеды лишь способ отвлечения внимания от гнусностей Гозмана и ему подобных. Гозман оскорбил страну. Скойбеда влепила ему своего рода информационно-смысловую пощечину.

И все начинают обсуждать не преступность сказанного Гозманом (чистая 282 статья, возбуждение розни и унижение человеческого достоинства по мотивам социальной розни, совершено публично, с использованием СМИ, неоднократно и организованной группой), а то, что ему дали пощечину. Причем с упором на то, что бить людей нехорошо. Кстати — это людей быть нехорошо. А фашистов и врагов твоей страны и твоего народа — хорошо. Фашизм, кстати, можно выстроить на любой буржуазной идеологии — что на национализме, как у Гитлера, что на консерватизме, как у Франко, что на либерализме, как у Пиночета.

Гозман — такой же фашист как Геббельс: и оба — антисталинисты.

А их этническое отличие вообще не существенно. Последовательный политик и тем более последовательный интернационалист дает оценку не происхождению человека, а его политическим действиям.

Итак, один говорит оскорбляющую память страны мерзость — другая дает ему пощечину. И все начинают кричать, что драться — нехорошо.

Кстати, что собственно сказала Скойбеда: «Порою жалеешь, что из предков сегодняшних либералов нацисты не наделали абажуров. Меньше бы было проблем». Иногда жалеешь — но берешь себя в руки, и жалеть перестаешь. Вообще не совсем понятно, при чем здесь вмененный ей «антисемитизм». И понятно, почему жалеешь… Скойбеда сказала то, что думает процентов 80 граждан страны. И хорошего здесь мало — но виноваты-то не те, кто так порой думают — а те, кто такие мысли своим поведением вызывает.

Хотя бесспорно — она не права. Во-первых, родители даже Гозмана — в моральном уродстве сына, возможно, и не виноваты. Во-вторых, абажуры делать из кого-либо — вообще не нужно, ни из родителей, ни из детей. Если они люди хорошие — то зачем из них делать абажуры? Зверство какое-то. А если они люди плохие — кому такой абажур нужен?

Вот допустим, перед вами явный мерзавец. И Вы берете и делаете из него абажур и ставите лампу с ним себе на стол — и что? Смотреть и вспоминать этого мерзавца? Это уже, наверное, мазохизм.

Но они всполошились. В первую очередь, конечно, чтобы отвлечь внимание от Гозмана и спрятать его в тени их осуждений. Во вторую — потому что поняли: им начали адекватно отвечать. И поняли: если они этот информационный мятеж, направленный против их монополии на информационный террор не постараются подавить, он может перейти восстание. Не растопчут эту Жанну — и взовьются флаги Сопротивления их информационной диктатуре.

А в-третьих, — они действительно возмутились. Они думали, что они будут диктовать условия игры вечно, Они думали, что только им позволено морально терроризировать несогласных. Унижать тех, кто им неугоден.

И теперь они устами любимой сестры куршавельского олигарха и прочих им же подобных, возмущаются: как так можно, ведь эти «низшие» поднялись на них, высших. Позволил себе нагло сказать, что белое — это белое, что черное — это черное. Разрушение создаваемых ими четверть века табу. Выход за пределы информационных резерваций.

Они привыкли безнаказанно оскорблять людей и поколения, страну и ее солдат — а им отметили на их же языке и их оружием.

И они, устами новых лиц, несущих старые догмы, начали твердить, что называть врага врагом — это «тоталитаризм».

То есть они хотят почти по Троцкому — мира не заключать, а армию распустить. То есть, в этом случае они будут вести себя как враги и будут вести информационную войну на уничтожение страны и народа, а страна и народ будут робко кивать головой, извиняться и не сметь отвечать. А если начнут отвечать — они поднимут скандал на тему о нарушении их прав человека — на нарушение чужих прав человека.

Они хотят иметь возможность бить тигра по носу — и все время забывают, что дверца в клетке открыта.

То, что сказала Скойбеда — спорно. Но не неприлично, и в данной ситуации оправданно. Ей не за что извиняться.

То, что сказал Гозман — непристойно и преступно. И ему есть за что сидеть.

Его отец был воспитанником великого Макаренко. Окончил летную школу. Прошел всю войну. Окончил истфак и Высшую школу МВД, и, как и его Учитель, — отдал себя системе детских исправительно-трудовых и воспитательных учреждений. Его воспитанники переписывались с ним до его смерти, а с его семьей — и десятилетие спустя. Но отец умер в 1981 году.

И сам он стал другим. По старту все казалось очень неплохим. Он учил английский с шести лет, играл на фортепьяно, много читал. При этом — увлекался спортом и стал хорошим боксером — дважды был чемпионом Украины. Упивался рассказами отца о знаменитой Макаренковской колонии. И перешел в вечернюю школу — уйдя работать рабочим на завод.

Когда с 17 лет он из Львова попал в Москву и поступил в плехановский институт — это было победой. И здесь начался путь к взлету. Но здесь же, похоже, и путь в тупик. Может быть, потому, что там тогда преподавали довольно неоднозначные экономисты — те, которые потом, уже во времена «перестройки», получив власть, нанесут сокрушительный удар по советской экономике.

Взлет был красив: после института — аспирантура. После аспирантуры — Всесоюзный научно-исследовательский институт управления угольной промышленностью при министерстве угольной промышленности СССР. Ездил на шахты. Спускался в забои. Попал в завал и мог погибнуть. После НИИ — другой НИИ: Научно-исследовательский институт труда Госкомитета по труду и социальным вопросам. И там он стал уже заведующим сектором тяжелой промышленности.

И одним из первых разработанных им проектов стала рекомендация: определиться, наконец, с чем-нибудь одним: либо вернуться к нормальной сталинской системе контроля и организации труда в промышленности, либо дать предприятиям самостоятельность, уйдя от системы, когда нет ни полноценного контроля, ни полноценной самостоятельности. Уйти от порочной половинчатости к той или иной последовательности.

Парадокс в том, что в следующую эпоху он как раз станет политиком постоянной половинчатости. Он всегда будет пытаться стать «между».