— Рассказывайте, о чём вы молчите, — сказала Тиффани.

Туп Вулли вызвался говорить первым:

— Мы много за что помалчиваем. Впример, про точку расплавления свинца…

— Чем дальше сюды вглубь, тем медленней время текёт, — поспешно перебил его Явор. — Годы за дни уходят. Твой малой брат надоедёт Кральке, мож, за месяц-два. Месяц-два тута, а тута время вязко и тяжело. Но когды он возвернётся взад в подсолнечный мир, ты будешь ужо громазда, а мож, и кирдыкснешься. Так что, ежли у тебя буду ребёнки, ты им лучше накажи: зырьте, мол, в оба, не появится ли на холмах мал-малец, такенный липкий весь и сластей просит — эт’ ваш дядька Винворт. И эт’ ишшо не самохудшее. Ежли долго-долго жить в снах, спятишь наверняк. И тады ты уж нипочём толком не пробудишься, не смогёшь уцепиться за настоящее.

Тиффани сердито уставилась на него.

— Так уже бывало, — сказал Вильям.

— Я верну его, — тихо сказала она.

— Мы и не сумлевались, — сказал Явор Заядло. — И куды б ты ни пошла, Нак-мак-Фигли с тобой, тамушта Нак-мак-Фигли ничё не боятся!

Пикеты дружно взревели, но сгущающиеся тени вокруг впитали боевой клич, словно губка.

— Ах-ха, ничего, окромя стряпчих и законни… — успел брякнуть Туп Вулли, прежде чем Явор Заядло заткнул ему рот.

Тиффани снова нашла следы копыт и пошла по ним. Снег неприятно скрипел под ногами. Она прошла немного, наблюдая за тем, как деревья у неё на глазах становятся настоящими. Тиффани обернулась — Нак-мак-Фигли крались по снегу следом за ней, рассыпавшись цепью. Явор Заядло ободряюще кивнул. Всюду, где ступали её башмаки, в снегу оставались прогалины, и сквозь них прорастала зелёная трава.

Деревья начали действовать Тиффани на нервы. Когда вещи меняются прямо у тебя на глазах, это пугает похуже всяких чудовищ. Монстра можно ударить, но как ударишь лес? А ей очень хотелось кому-нибудь врезать…

Она остановилась и отгребла снег из-под ствола какого-то дерева. Там, где ствол должен был продолжаться под снегом, оказалась только серая пустота, которая, впрочем, торопливо заросла и прикинулась, будто всегда была стволом.

Это было куда хуже злейхаундов. Собаки были всего-навсего чудовищами. Их можно было одолеть. А это… пугало…

Она снова стала думать Задним Умом. Наблюдала, как в ней растёт страх, как в желудке разгорается огненный шар, как начинают потеть локти. Но всё это было… отдельно. Она наблюдала за своим страхом, а значит, часть её, тот самый внутренний наблюдатель, не боялась.

Да вот беда, ноги, которые несли бесстрашного наблюдателя, боялись. Придётся быть осторожнее.

Вот тут-то всё и случилось. Страх захлестнул её с головой. Она в непонятном мире, где водятся монстры, а за ней топает толпа синекожих разбойников. А ещё… чёрные собаки. Всадники без головы. Чудища в реке. Овцы, уносящиеся вдаль задом наперёд, не шевеля ногами. Голоса под кроватью…

Ужас одолел её. Но Тиффани осталась верна себе и побежала ему навстречу, на бегу поднимая сковородку. Она выберется из этого леса, найдёт Королеву, отыщет брата и вернётся домой!

Позади неё раздались крики, и она…

Проснулась.

Никакого снега, белыми были только простыни да штукатурка на потолке спальни. Некоторое время Тиффани разглядывала её, потом свесилась заглянуть под кровать. Там не оказалось ничего, кроме ночного горшка. А когда Тиффани рывком распахнула дверь кукольного домика, там обнаружились только два солдатика, мишка и кукла без головы.

Стены были твёрдыми. Половицы скрипели так же, как и всегда. И тапочки тоже были родные, всегдашние — тёплые и уютные, с облезлым розовым ворсом.

Она встала посреди комнаты и тихо-тихо окликнула:

— Есть здесь кто?

Где-то вдалеке заблеяла овца, но вряд ли она расслышала вопрос.

Дверь со скрипом отворилась, и вошёл Крысодав. Потёрся о ноги Тиффани, рокоча, как далёкая гроза, и запрыгнул к ней на кровать, где и свернулся клубком.

Тиффани медленно и задумчиво оделась, предоставив комнате шанс выкинуть какой-нибудь фокус.

Когда она спустилась, завтрак был на плите. Мать возилась у раковины.

Тиффани стрелой промчалась мимо, в буфетную, а оттуда — в молочню. Там она опустилась на колени и стала заглядывать под раковину и подо все шкафы.

— Можете выходить, честно, — сказала она.

Никто не показался. Она была в молочне одна.

Ей часто доводилось бывать тут одной, и ей это нравилось. Это было вроде как её личное царство. Но сейчас молочня казалась слишком чистой, слишком пустой…

Когда она вернулась в кухню, мать по-прежнему стояла у раковины и мыла тарелки, но на столе был накрыт завтрак на одного: тарелка исходящей паром овсянки.

— Собью-ка я сегодня ещё немного масла, — осторожно начала Тиффани, садясь за стол. — Раз уж у нас всё равно так много молока…

Мать кивнула и поставила тарелку на сушилку рядом с раковиной.

— Я ведь ничего плохого не натворила? — спросила Тиффани.

Мать покачала головой.

Тиффани вздохнула. «А потом она проснулась и поняла, что это был только сон…» Чуть ли не самый плохой конец, какой только можно придумать. Но всё выглядело таким настоящим! Она помнила дымный запах пещеры пикетов и как… — как же его звали? Ах да, Явор Заядло! — как он всегда нервничал и смущался, разговаривая с ней.

Вот что странно, подумала она, почему вдруг Крысодав потёрся об мои ноги? Он мог спать в её постели, если знал, что его не прогонят, но днём старался держаться от Тиффани подальше. Удивительно…

Возле камина что-то задребезжало. Фарфоровая пастушка на матушкиной полке сама собой поползла вперёд — Тиффани застыла, не донеся ложку до рта. Фигурка добралась до края полки и рухнула на пол, разбившись на множество осколков.

Дребезжание раздалось снова, теперь оно доносилось из большой печки. Её дверца тряслась, чуть не слетая с петель.

Тиффани повернулась к матери — та как раз клала очередную тарелку сушиться. Но удерживала она её не рукой…

Дверца печи слетела-таки с петель и заскользила по плиткам.

— Не ешь овсянку!

Сотни Нак-мак-Фиглей высыпали в кухню, разбежались по полу.

Стены двигались. Пол шевелился. А то, что перестало мыть посуду и повернулось к Тиффани, выглядело уже даже не человеком — просто… грубое подобие, не лучше пряничного человечка. Цветом оно было как серое старое тесто. И ковыляло к ней, на ходу меняя форму.

Пикеты рванули ему навстречу в вихре снега.

Тиффани смотрела в крохотные чёрные глаза твари.

Крик зародился где-то глубоко внутри. Ни Передний, ни Задний Ум тут были ни при чём, крик жил сам по себе. И сорвавшись у Тиффани с губ, он стал заполнять пространство, образовывая чёрный тоннель, куда она и провалилась, успев услышать какую-то возню и: