В коммюнике говорилось, что «был принят ряд решений, охватывающих область войны против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе. Эту справедливую

освободительную войну оба правительства исполнены решимости вести со всей силой и энергией до полного уничтожения гитлеризма и всякой подобной тирании.

Беседы, происходившие в атмосфере сердечности и полной откровенности, дали возможность еще раз констатировать наличие тесного содружества и взаимопонимания между Советским Союзом, Великобританией и США в полном соответствии с существующими между ними союзными отношениями».

Показательно, что Черчилль, хотя и ужаснулся гибели 10 миллионов человек во время насильственной коллективизации, похоже, поверил сталинским сказкам о том, что коллективизация имела благую цель — утвердить научно-технический прогресс в сельском хозяйстве и избавить народ от периодических массовых голодовок. Тогда как в действительности единственными целями этой «реформы» были получение дополнительных средств для милитаризации экономики и ликвидация последнего еще остававшегося в СССР класса собственников. Сталин, естественно, ничего не сказал и о том, что большинство из 10 миллионов крестьян погибло в ходе вызванного коллективизацией голода. И разумеется, тогда, в августе 1942 года, ни Сталин, ни Молотов, ни Черчилль не могли предвидеть, что советскому народу предстоит еще испытать послевоенный голод 1946—1947 годов.

На первой встрече трех лидеров стран антигитлеровской коалиции, состоявшейся в Тегеране в конце ноября — начале декабря 1943 года, Молотов активно агитировал Рузвельта из-за угрозы германского теракта поселиться в советском посольстве, чтобы избежать поездок по городу. На самом деле вся история с якобы готовившимся покушением на «Большую тройку» была выдумана Сталиным, вероятно по подсказке Берии, во-первых, для того, чтобы иметь возможность прослушивать переговоры Рузвельта с членами своей делегации, и, во-вторых, с целью оказывать на него дополнительное воздействие в ходе неформальных бесед «один на один».

Черчилль вспоминал:

«Молотов, прибывший в Тегеран за 24 часа до нашего приезда, выступил с рассказом о том, что советская разведка

раскрыла заговор, имевший целью убийство одного или более членов “Большой тройки”, как нас называли, и поэтому мысль о том, что кто-то из нас должен постоянно разъезжать туда и обратно, вызывала у него глубокую тревогу.

“Если что-нибудь подобное случится, — сказал он, — это может создать самое неблагоприятное впечатление”.

Этого нельзя было отрицать. Я всячески поддерживал просьбу Молотова к президенту переехать в здание советского посольства, которое было в три или четыре раза больше, чем остальные, и занимало большую территорию, окруженную теперь советскими войсками и полицией. Мы уговорили Рузвельта принять этот разумный совет, и на следующий день он со всем своим штатом, включая и превосходных филиппинских поваров с его яхты, переехал в русское владение, где ему было отведено обширное и удобное помещение. Таким образом, мы все оказались внутри одного круга и могли спокойно, без помех, обсуждать проблемы мировой войны. Я очень удобно устроился в английской миссии, и мне нужно было пройти всего лишь несколько сот ярдов до здания советского посольства, крторое на время превратилось, можно сказать, в центр всего мира».

Как мы убедились, Черчилль так же легко, как и Рузвельт, купился на советскую выдумку.

Во время одного из совместных обедов в Тегеране произошел замечательный инцидент. Его хорошо описал в своих мемуарах Черчилль:

«Обедали мы у Сталина, в узкой компании: Сталин и Молотов, президент, Гопкинс, Гарриман, Кларк Керр, я, Иден и наши переводчики. Усталости от трудов заседания как не бывало, было довольно весело, предлагалось много тостов. Как раз в это время в дверях появился Элиот Рузвельт, который прилетел, чтобы присоединиться к своему отцу; кто-то жестом пригласил его войти. Поэтому он вошел и занял место за столом. Он даже вмешивался в разговор и впоследствии дал весьма пристрастный и крайне неверный отчет о том, что он слышал. Сталин, как рассказывает Гопкинс, сильно меня “поддразнивал”, но я принимал это спокойно до тех пор, пока маршал в шутливом тоне не затронул серьезного и даже жуткого вопроса наказания

немцев. Германский генеральный штаб, сказал он, должен быть ликвидирован.

Вся сила могущественных армий Гитлера зависит примерно от 50 тысяч офицеров и специалистов. Если этих людей выловить и расстрелять после войны, военная мощь Германии будет уничтожена с корнем.

Здесь я счел нужным сказать:

“Английский парламент и общественное мнение никогда не потерпят массовых казней. Даже если в период военного возбуждения и будет дозволено начать их, английский парламент и общественное мнение после первой же массовой бойни решительно выступят против тех, кто несет за это ответственность. Советские представители не должны заблуждаться на этот счет”.

Однако Сталин, быть может, только шутки ради продолжал говорить на эту тему.

“50 тысяч, — сказал он, — должны быть расстреляны”.

Я очень рассердился.

“Я предпочел бы, — сказал я, — чтобы меня тут же вывели в этот сад и самого расстреляли, чем согласиться запятнать свою честь и честь своей страны подобным позором”.

Здесь вмешался президент. Он внес компромиссное предложение. Надо расстрелять не 50 тысяч, а только 49 тысяч человек. Этим он, несомненно, рассчитывал свести все к шутке. Иден тоже делал мне знаки и жесты, чтобы успокоить меня и показать, что это шутка. Однако в этот момент Элиот Рузвельт поднялся со своего места в конце стола и произнес речь, в которой выразил свое полное согласие с планом маршала Сталина и свою полную уверенность в том, что американская армия поддержит его. Здесь я не выдержал, встал из-за стола и ушел в соседнюю комнату, где царил полумрак. Я не пробыл там и минуты, как почувствовал, что кто-то хлопнул меня сзади руками по плечам. Это были Сталин и Молотов; оба они широко улыбались и с живостью заявили, что они просто шутили и что ничего серьезного они и не думали. Сталин бывает обаятелен, когда он того хочет, и мне никогда не приходилось видеть, чтобы он проявлял это в такой степени, как в этот момент.

Хотя в то время — как и сейчас — я не вполне был уверен, что все это была шутка и что за ней не скрывалось серьезно-

го намерения, я согласился вернуться к-столу,: и остальная часть вечера прошла очень приятно».

Сейчас не приходится сомневаться, что Сталин и Молотов были вполне серьезны и в тот вечер прощупывали реакцию союзников на свое людоедское предложение. И в дальнейшем они максимально задерживали возвращение из плена германских офицеров и генералов. А нескольких, вроде коменданта Берлина Вейдлинга и фельдмаршала фон Клейста, возможно, даже отравили. И это при том, что подобные меры были абсолютно бесполезны в качестве попытки воспрепятствовать возрождению германских вооруженных сил, поскольку подавляющее большинство офицеров и генералов вермахта оказались в плену у западных союзников и сравнительно быстро обрели свободу. Если бы случилось иначе и большинство немецких генералов и старших офицеров оказалось в советском плену, Сталин и Молотов, скорее всего, осуществили бы свою идею и поступили бы с ними так же, как с польскими офицерами и генералами в Катыни. Кстати, вскоре после окончания войны на Западе стали все больше склоняться к выводу, что Катынь — советских рук дело. В этих условиях уничтожать большинство из оказавшихся в советском плену немецких военных было слишком рискованно. Резонанс в Германии и во всем мире мог быть непредсказуем по своим последствиям.