Вернувшись из США, Михоэлс и Фефер вместе с Эпштейном повидались с Молотовым, который их радушно встретил. Фефер показывал на следствии, что на встрече «мы поставили вопрос о создании еврейской республики в Крыму или на территории, где была республика немцев Поволжья. Тогда нам это нравилось и красиво звучало: где раньше была республика немцев, должна стать еврейская республика. Молотов сказал, что это демагогически хорошо звучит, но не стоит ставить этого вопроса и создавать еврейскую республику на этой территории, так как евреи — народ городской, и нельзя сажать евреев за трактор. Далее Молотов сказал: “Что касается Крыма, то пишите письмо, и мы его посмотрим”».

Так родилось роковое письмо о еврейской республике в Крыму, которое потом стало главным пунктом обвинения руководителей ЕАК. 15 февраля 1944 года оно было направлено Сталину, а 21 февраля и Молотову, причем Михоэлс молотовский экземпляр передал Жемчужиной. В письме предлагалось создать Еврейскую Советскую Социалистическую Республику в Крыму и еще до освобождения Крыма организовать правительственную комиссию для решения этого вопроса.

Позиция Молотова осталась неизвестной, а вот Сталин пришел в ярость, и смертный приговор ЕАК был предрешен, хотя и отсрочен4 на несколько лет.

Четыре года спустя Абакумов доносил Сталину данные осведомителей о том, как руководители ЕАК обсуждали письмо о Крыме тогда, в 44-м. Не исключено, что эта информация была известна Сталину и в момент получения письма. Писатель Давид Бергельсон утверждал:

«Надо решительно действовать, потом будет поздно. Надо иметь смелость брать на себя ответственность и прокладывать пути. Такой момент больше не повторится... Не сомневаюсь, что мы превратим Крым в жемчужину».

Ему вторил другой писатель, Перец Маркиш:

«Нужно создать республику для сохранения еврейской культуры, с тем чтобы эта республика являлась духовным центром всего мирового еврейства».

Критик Илья Нусинов заявил:

«Судьба еврейского народа во всех странах одинакова. Мы должны приветствовать создание еврейского государства в Палестине, и если у нас будет своя республика, то между ними будет установлена самая тесная духовная связь».

Михоэлс же прямо признавался:

«Мы не делаем секрета из письма, его многие читают и еще больше о нем знают».

Такая еврейская республика Сталину была совершенно не нужна. А Молотов, по мнению вождя, проявил в этом вопросе политическую близорукость. Так постепенно истощался сталинский кредит доверия к Вячеславу Михайловичу.

В 1944 году Молотов закатил хорошо отрепетированную истерику на приеме в честь шведской делегации, прибывшей для посредничества в советско-финских переговорах о заключении перемирия. Вот как этот эпизод запомнился Бережкову:

«К нам из Красной залы донесся какой-то необычный шум, послышались громкие возгласы, среди которых выделялся голос Молотова. Он сильно заикался — значит, был чем-то крайне раздражен.

Я поспешил к нему и, войдя в залу, увидел собравшихся вокруг наркома послов США, Англии, Японии, Китая и других стран, а также весь состав шведской миссии. Резко жестикулируя, что он делал очень редко, Молотов выкрикивал:

— Мы больше не намерены терпеть упрямство финнов! Если эти засранцы и дальше будут упорствовать, мы их сотрем в порошок! Мы не оставим камня на камне! Пусть не считают нас простаками. Мы знаем об их шашнях с гитлеровцами. Нас не п-п-проведешь! Если они хотят продолжать войну, они ее п-п-получат. Нет такой силы, чтобы остановить Красную армию...

Помощники и ребята из охраны пытались успокоить разбушевавшегося наркома. Кто-то его увещевал:

— Вячеслав Михайлович, уже поздно, вам надо возвращаться в Кремль...

Охранники осторожно взяли его под руки, подталкивая к выходу. Но он всякий раз вырывался:

— Оставьте м-м-меня, я сам знаю, что делать! Эти упрямые ослы еще пожалеют о своем глупом упорстве! Мы им п-п-по-кажем...

Гости, пожалуй ни разу не присутствовавшие при такой сцене, с удивлением и опаской поглядывали на всегда казавшегося лишенным эмоций Молотова. Поначалу и мне подумалось, что он, быть может, выпил лишнего и потерял контроль над собой. Все это было так странно. Наконец нам удалось оттеснить его от публики, вывести в коридор и дальше к выходу. По пути он продолжал выкрикивать ругательства в адрес финнов, а когда его усадили в машину, пытался выбраться из нее.

В конце концов он уехал, сопровождаемый двумя лимузинами с охраной. И сразу же особняк покинули все послы. Они явно спешили отправить своим правительствам депеши о столь сенсационном инциденте и об угрозах Молотова уничтожить Финляндию.

На следующее утро Молотов вызвал меня в свой кабинет. Он был в хорошем расположении духа, лукаво усмехался.

— Вы ведь были вчера на приеме? — спросил он и, не дожидаясь моего ответа, продолжал: — Расскажите подробно, что там произошло.

Я стал воспроизводить в общих чертах то, чему был свидетелем.

— Нет, — перебил он. — Говорите все, как было, без купюр. Что я сказал, как отнеслась публика?

Мне было неловко воспроизводить его ругательства, но пришлось все повторить, почти слово в слово.

— Мне кажется, что гости были очень шокированы, даже испуганы, — закончил я свой отчет.

Молотов остался явно доволен. Он отпустил меня со словами: “Очень хорошо, прекрасно”. И я понял, что вчерашняя сцена была им специально разыграна, скорее всего, даже согласована со Сталиным, а может быть, была и задумана самим “хозяином”. И Молотов радовался тому, что хорошо выполнил задание вождя. Шведов, а через них и финнов он

изрядно напугал. Всполошились также американцы и англичане. Теперь и они нажмут на Хельсинки. Ведь никто сейчас не может сомневаться в способности советских войск быстро разделаться с финнами и даже оккупировать всю страну. И если его вчерашний “взрыв” приняли за чистую монету, тем лучше. Теперь финны будут сговорчивее.

И действительно, вскоре шведы сообщили, что Хельсинки готов к серьезным переговорам, а спустя некоторое время в Москву прибыла и финская делегация. Было, наконец, заключено перемирие».

В Ялте в феврале 45-го Рузвельт настаивал на выделении Франции оккупационной зоны в Германии. «Вы считаете, что Франция должна иметь оккупационную зону?» — спросил Сталин. «Это было бы неплохой идеей, — ответил Рузвельт и добавил: — Но только из чувства доброты».

«Это может быть единственной причиной для выделения иц зоны», — иронически заметил Сталин. Молотов, который до этого момента молчал, вторил Сталину с такой же твердостью. Как справедливо отмечает британский историк Джон Толанд, Молотов «был бесстрастным, флегматичным дипломатом, которому Рузвельт дал кличку “каменная задница”, поскольку тот мог сидеть за столом переговоров сколько угодно времени, снова и снова возвращаясь к одному вопросу».