Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Цезарь, по общему признанию, пожинал теперь великие плоды своей вчерашней мягкости, и его образ действий встречал со всех сторон полное одобрение».
Но не со стороны легата Петрея. Если Афраний известие о солдатском братании воспринял без особого возмущения, то Петрей раскипятился, приказал казнить обнаруженных в лагере Цезаревых солдат (но их спрятали и ночью дали спокойно уйти) и привел всех к присяге Помпею еще раз. Таким образом, противостояние продолжилось, но ненадолго.
Отрезанная от снабжения испанская армия помпеянцев стала перебегать к Цезарю большими массами, и полководцам пришлось идти на переговоры.
Во время встречи Цезарь стал выговаривать Афранию и Петрею свои претензии к Помпею, под знаменами которого они решили сражаться. Это Помпей, говорил он, стоял под Римом, облеченный диктаторскими полномочиями, и все его действия были направлены именно против него. С этой целью попирались традиции и законы: ему, завоевателю Галлии, не позволили, как всем победоносным полководцам, с триумфом вернуться в Рим и лишь после этого распустить свое войско, как это всегда и делалось. Ему не дали также баллотироваться в консулы и раньше установленного срока послали в преемники неблагодарного Домиция Агенобарба. Перечислив все свои обиды на Помпея, Цезарь сказал, что мог бы воспользоваться испанскими легионами Помпея в своих целях, – он уверен, что солдаты с радостью пойдут за ним, – но он хочет лишь лишить Помпея вооруженной силы. Поэтому предлагает распустить войско, а им самим уйти с Пиренейского полуострова. Это соглашение состоялось в августе сорок девятого года.
Теперь, по окончании кампании в Испании, Цезарь отправился заканчивать осаду Массилии. Там в его отсутствие морскими операциями командовал Децим Брут, а сухопутными – Требоний. Оба воевали успешно, хотя Требонию долго не удавалось подвижными таранами и подкопами прорвать оборону и взять город. Но блокада сделала свое дело, и в конце сорок девятого года город сдался. И тут тоже проявилось великодушие победителя: он не стал устраивать резню, как это обычно бывало в Галлии, а просто лишил город всех его полисных привилегий: права чеканить монету, иметь войска, флот и так далее.
В это время в Плаценции вспыхнул мятеж в войсках Цезаря, получивших приказ идти в Брундизий для дальнейшей их переброски в Македонию, где Помпей уже успел собрать внушительные силы. Солдаты требовали обещанного жалования и роптали, что устали воевать, – они девять лет проливали кровь в Галлии, а теперь и на родине их втянули в кровавую разборку, которая неизвестно когда закончится.
Цезарь не стал подавлять бунт военной силой, а сам приехал из Массилии и в своей речи к солдатам сказал, что война затягивается не по его вине, а что касается денег, то разве мало они получили в Галлии? Кроме того, они клялись ему в верности на всю войну, а теперь хотят бросить его на полпути. И тут же обвинил их в неподчинении командирам и объявил, что наиболее распоясавшийся девятый легион он накажет по закону предков, то есть казнит каждого десятого. Тотчас же раздались вопли о пощаде, а центурионы бросились ему в ноги.
Тогда он приказал выдать зачинщиков, а их оказалось сто двадцать человек; казнены были, таким образом, двенадцать, причем среди этой дюжины оказался и невинный солдат, и по приказу полководца казни был предан оклеветавший его центурион.
Этот эпизод описан у Аппиана, а у Цезаря в его «Записках о гражданской войне» он, понятное дело, не упоминается.
В конце ноября сорок девятого года Цезарь приезжает в Рим. Его провозглашают диктатором, но он пробыл в этой экстраординарной должности всего одиннадцать дней. Ему была необходима полная легитимность своей власти при борьбе с Помпеем, поэтому он становится консулом вместе с Сервилием Исавриком, сыном военачальника, у кого Цезарь в юности начинал военную службу.
Для кампании против Помпея ему нужны были деньги, и он не погнушался для этой цели изъять из храмов сокровища и всю золотую утварь переплавил в монеты, денарии с надписью «Caesar (Цезарь)».
Сенат предложил Цезарю примириться с Помпеем и послать к нему переговорщиков, но Исаврик, второй консул, по неясным причинам этому воспротивился. Впрочем, и так было ясно, что Помпей ни на какие мирные переговоры не пойдет. Слишком велики у него были амбиции – ведь он реально правил государством, был в нем первым человеком и делить власть с Цезарем не намеревался. Обладая в Македонии крупными силами, он надеялся на верную победу над узурпатором, каковым считал соперника, несмотря на легитимность его власти.
А это был весомый козырь в руках Цезаря – он теперь как руководитель государства шел усмирять мятежников именем римского народа. Это придавало ему силы не только в Италии, но и сопредельных территориях, где союзники и правители формально независимых государств вынуждены были в контексте международного права и этики поддерживать все же Цезаря, ибо Помпей на тот момент был всего лишь частным лицом.
Цезарю следовало поторапливаться, потому что Помпей стягивал силы со всех сторон, и его военное могущество увеличивалось со дня на день. Кроме выведенных из Италии пяти легионов, к нему примкнули уже в Македонии бежавшие от войск Цезаря сицилийцы, а также ветераны, осевшие после службы на Крите и в Македонии. На подходе были два легиона из Азии и добровольцы из Испании под командованием разбитого Цезарем Афрания. Из Сирии выступили еще два легиона под командованием Метелла Сципиона. И просто пощечиной Цезарю стало предательство Лабиена, также переметнувшегося к Помпею.
Почему же Лабиен так поступил? Ведь, казалось бы, он обязан Цезарю всем – и военной карьерой, и высоким положением. Корень причины лежал отчасти в том, что завоеватель Галлии был страшным эгоцентристом, и это сквозит на каждой странице его «Записок». Он хоть и говорит о себе в третьем лице, но никого не подпускает и близко к своей славе, солнце его побед светит в полную силу только ему и никому больше. Цезарь еще допускает, что какой-то лучик или отсвет падает на кого-либо из легатов или солдат, он иногда даже сдержанно похваливает того или другого, но чаще говорит о них как о марионетках: как тот или иной выполнил его поручение, такова ему и цена. Это, пожалуй, главное. Он постоянно оставлял своих соратников в тени. Они были всего лишь винтиками в его военно-политической машине. Для Лабиена, талантливого полководца, имевшего достаточно много побед и без непосредственного руководства Цезаря, это было нетерпимо, ему хотелось хоть в какой-то степени чувствовать себя на равных с прославленным полководцем, умалявшим заслуги своего окружения.
Итак, военно-политическая ситуация складывалась для нашего героя в то время весьма неблагоприятно. Посланный в Африку с двумя легионами верный Курион потерпел от сторонников Помпея и царя Юбы сокрушительное поражение. При этом сам полководец, как пишет Цезарь в «Записках», мог спастись, когда стало ясно, что все потеряно, но «Курион твердо заявил, что после потери армии, вверенной ему Цезарем, он не вернется ему на глаза, и погиб в бою с оружием в руках». А ведь Курион не блистал нравственными качествами. Тут уже иной случай: верность господину до гробовой доски. И таких было большинство. Лабиен оказался единственным, кто предал легендарного полководца. Говоря набившими оскомину, но в данном случае подходящими словами, Цезарь так хорошо «закалял сталь», что она ломалась, но не гнулась.