Брихничёв не постеснялся ничего в своей хвалебной статье. Только уже другими глазами читал Клюев эту статью — и слова про «беспросветно грубых и развратных соловецких монахов», и цитаты из писем Блока, писавшего, что «Клюев пишет в прозе очень замечательные вещи. Но… если просить у него статьи, он сейчас же сошлётся по скромности на малограмотность и малокнижность…».

Финал статьи чрезвычайно ярок и интересен подробностями, подмеченными Брихничёвым и вынесенными им из разговоров с Клюевым.

«— Надо научиться говорить таким языком и выявлять себя такими поступками, — говорил он однажды, — чтобы ко всем — и к белым и к чёрным, и к злым и добрым, к праведным и грешным — подходить любовно… и вызыв(ать) в других только это чувство…

Поэту 25 лет (на самом деле 28. — С. К.). Внешностью он не отличается. Но обращают на себя внимание его удивительные голубые глаза.

Одевается он просто и даже бедно.

Говорит мало, тихо и всегда на ты, называя собеседника всегда — брат или сестра.

Письма и разговоры его отличаются исключительной искренностью и прямотой, что некоторые принимают даже за грубость; но это ошибочно…

Клюев по жизни аскет и девственник, но отношение его к женщине трогательное и нежное, как к сестре.

О проститутках Клюев говорит с какой-то болезненной грустью и в каждой видит Магдалину…»

Что мог думать Николай после всего прочитанного? «Не заводи друга — не наживёшь врага».

* * *

Можно предположить, что у Клюева вышло довольно серьёзное объяснение с «братом» Ионой по поводу «Северного сияния». И Брихничёв, как всякий настоящий фанатик, считающий правым только себя самого, не остался в долгу. Любовь мгновенно сменил на ненависть.

Брихничёв составил целое послание под названием: «Новый Хлестаков (правда о Николае Клюеве)» и разослал сей документ по «нужным» адресам. В числе первых его получили Валерий Брюсов и Сергей Городецкий.

Начало было симптоматичным: Брихничёв полностью оправдывает всё, написанное в статье, ссылкой на то, что «сказанное… записано со слов самого Клюева». Дескать, что слышали — то и подали. Под каким «соусом» подали — не суть. А дальше — Брихничёв излагает «правду» о Николае Клюеве, то есть — «что мы сами видели и наблюдали».

Как Брихничёв «слышал» — более или менее понятно. А вот как «наблюдал»…

«Прежде всего о стихах, — писал он, распаляя себя от строчки к строчке. — Боюсь, что многие из них, если не все, являются произведениями не самого Клюева, а какого-нибудь оставшегося неизвестным поэта из народа, стихами которого господин Клюев воспользовался, как обыкновенно пользуются чужою вещью, и выдал за свои.

Основанием для подобного предположения служит следующее.

В 1909 году — в августе месяце — в станице Слепцовской — на Кавказе — я слышал гимн „Он придёт, Он придёт, и содрогнутся горы…“.

Буквально то же, что помещено в „Братских песнях“. Гимн этот пели сектанты „Новый Израиль“. Он произвёл на меня тогда потрясающее впечатление. Хотелось записать его, но мне не позволили.

В 1911 году в августе же Клюев прочёл нам ряд песен, в том числе и „Он придёт“ и сказал — что эти песни не его, а записаны им в Рязанской губернии. В марте 1912 года Клюев напечатал эту песню за своею подписью. А затем поместил и в сборнике „Братские песни“…»

Прервём на мгновение поток брихничёвской «правды» о Клюеве и поинтересуемся, что этот «правдолюбец» писал о Клюеве Брюсову в сопроводительном письме.

«Дочь генерала Цепринского (Зинаида Николаевна Цепринская, лет 35), читая „Братские песни“, — „Мне сказали: ‘Света век не видать…’ — с негодованием заявила, что эта песня не Клюева. Он всех одурачивает. Я знаю эту народную песню, я её наизусть знаю. Знаю с детства“.

Не правда ли, интересно?

Однажды Клюев сказал:

„Я проведу тут простачков“.

Не считает ли этот негодяй нас (в том числе и Вас) простачками?

Ведь Россия огромна… У народа — много разных песен…

И „простачков“ много…

Умоляю Вас, Валерий Яковлевич, не оставить этого дела под спудом… Я не боюсь суда (в самом начале письма Брихничёв просил Брюсова потребовать от Клюева вызвать Иону на третейский суд. — С. К.)».

Здесь волей-неволей возникает вопрос: куда смотрел сам Иона Брихничёв, когда печатал упомянутое стихотворение Клюева в «Новой земле», если, как он сам пишет, слышал текст этого гимна на Кавказе в 1909 году? Но это — вопрос второстепенный.

Куда интереснее другое. Похоже, ни сам Иона, ни пресловутая «дочь генерала» понятия не имели о таком характерном для Клюева приёме, как создание собственных песен на мотивы сектантских гимнов. В это же время Клюев занят обработкой народных песен, которые позже войдут в цикл «Песни из Заонежья». Вот одна из них — песня, петая ещё в XVIII веке: «Как у моего двора приукатана гора, приукатана, углажена, водою улита, и я скок на ледок, подломился каблучок, я упала на бочок… Ах, я рад, душа, поднять, со сторон люди глядят, поимать с тобой хотят, поведут тебя рядами, меня лавочками, тебя станут бить батожьем, меня — палочками…»

Что же у Клюева? А у Клюева — «Красная горка».

Зачин — практически тот же, что и в старой песне. Но если в оригинале — бытовая сценка, то в клюевской обработке — сказочный сюжет.

Да плыть пришлось недалече… Не смогла девица взобраться на горку, ибо «козловый башмачок по раскату — не ходок»… И тут пред её очами — «паренёк-раскудрявич»… И — никаких завистливых глаз вокруг. А ежели и есть — то в художественном пространстве Клюева их нет. Не до них ни девице, ни «раскудрявичу», «по волости соседу», что подаёт суженой «бахромчат плат» и ведёт к «вихорю-коню» да к «саням лаковым»… Сказка!

И так в каждой обработке, начиная с раннего «Матроса» и до «Радельных песен» и других стихотворений, вошедших в «Братские песни». Клюев и не скрывал своих источников. Позже в письме Есенину он напишет: «Я бывал в вашей губернии, жил у хлыстов в Даньковском уезде, очень хорошие и интересные люди, от них я вынес братские песни»… Точнее было бы сказать — вынес основу их. Ведь под клюевским пером они обретали совершенно иной вид, иную мелодию, иную инструментовку. Религиозные мотивы находили воплощение в изощрённой поэтической форме, унаследованной от русских классиков и новых поэтов, в том гармоничном сочетании звука и смысла, которое становилось доступным для слуха современного читателя. Потому и пелись песни Клюева в трактирах среди собратьев, потому и переходили из уст в уста.