Он обещал. Он повесил трубку. Решив ужи­нать в «Угловой», он побрился и надел белую ру­башку. Душенька моя, голубушка. Надо попро­сить старика Антонова подыскать ей приличное жилье, и вообще — присмотреть. Только бы все обошлось.

Из высокой вазы в прихожей он вытащил зон­тичную трость. В правом кармане пиджака у него теперь всегда имелся ладный и прохладный на ощупь браунинг. Эльза смотрела на него красны­ми испуганными глазами.

— Я сегодня ужинаю на людях, — сказал он ей, снимая с вешалки плащ. — А завтра будьте, по­жалуйста, готовы пораньше, часам к восьми. Один черный чемодан — и всё. Никаких побрякушек Как условились.

Она кивнула, левую веснушчатую ладонь го­рестно приложила к пышно вздымавшейся гру­ди, а правой быстро его перекрестила.

— Будет, будет: сырости и так хватает. Хоро­шенько заприте дверь и не хнычьте.

На улице, где был стриженый садик перед па­радной дверью его дома, при виде выходящего Нечета из мокрых кустов с поспешным хрустом встали с недавних пор дежурившие там и днем и ночью двое юношей-юнкеров.

— Здравия желаю, — загудели они.

Младший из них, с лицом по-девичьи румя­ным, которому на вид было не более шестнадца­ти лет, украдкой сунул под полу брезентовой на­кидки недокуренную папиросу. В воздухе медлен­но таяло синеватое облачко дыма.

— Вы меня напугали, — сказал им Нечет, рас­крывая на крыльце тугой купол зонтика. — Никак не могу привыкнуть. Разве так уж нужно меня караулить?

— Простите, князь. Это ради вашей безопас­ности. Приказ, — кашлянув, сказал старший, голу­боглазый, с черными усиками на бледном лице.

— Да что они могут? Разве что бросить в ок­но камень со стороны переулка? Впрочем, это могли быть мальчишки... А вы бы зашли выпить чаю, господа. Право, неловко как-то.

— Благодарю. Не беспокойтесь, князь. Нас ско­ро сменят, — ответил черноусый и покосился на своего напарника.

— У нас есть термос кофе и галеты, — решил­ся добавить младший тонким голосом и шмыгнул розовым носом. — Это большая честь...

— Хорошо, хорошо. Если понадобится аспи­рин или сухое белье — спросите у моей эконом­ки, прошу без стеснения.

Они снова благодарно загудели, и Нечет, до­тронувшись до шляпы, вышел мимо них на узкую улицу, за углом монастыря переходившую в ши­рокие каменные ступени, круто ведущие вниз, к роще и набережной.

4

До гранитного цоколя «Угловой» вода не до­бралась. Шагах в тридцати, у самой набережной, красные, лиловые, голубые огни расплывались в черном зеркале реки, разлившейся озером от за­падного края Адмиральского сквера до площади Искусств. Перекресток был глух и недвижим Жел­тый свет подвесного светофора загорался и по­тухал в ритме сердцебиения. Каменные коршуны на высоких карнизах Арсенала зловеще топор­щили крылья, готовые, казалось, с шумом сорвать­ся на одинокого и беззащитного пешехода. Длин­ный ряд тонких пинаклей Дворцовой капеллы в который раз напомнил Марку пешечный строй перед началом игры, а возвышающиеся за ними шестигранные башни работы знаменитого Оскара Любича — тяжелые шахматные фигуры в ожида­нии выхода. Ветер предпринял отчаянную попыт­ку вырвать у него из рук зонтик Подталкиваемый в спину мягким напором, Марк свернул на Боль­шую Казарменную. Вся левая ее половина не ос­вещалась вовсе, свет из окон домов с правой сто­роны слабо струился на мостовую, и его природа как будто тоже была текучая, холодная, бесцветно-глицериновая. Крался Марк во мраке арок А Ксе­ния? Ушла к Арсению как-то в воскресение. Встре­тившийся ему по пути патруль с мокрой овчаркой, у которой агатами блестели глаза, корректно спро­сил у него документы и напомнил ему, что после десяти вечера и до шести утра — комендантский час. Все трое молча посмотрели на часы. Овчар­ка почтительно обнюхала шерстяные штанины Марка. Князь вежливо отклонил предложение про­водить его и пожелал патрульным спокойной но­чи. В правом кармане пиджака ощущалась надеж­ная тяжесть оружия. Глаза уже свыклись с сумер­ками и то и дело отмечали памятные детали фасадов и мостовых.

Хорошо знакомый с детства дом, в котором ко­гда-то жил поэт Тарле, мы уже прошли. Вот за тем углом его стошнило на чье-то крыльцо после пер­вой в жизни рюмки «лозы», выпитой за компанию с Сережей Лунцем и Колей Шустовым в день вы­пускного экзамена в гимназии, тридцать лет тому назад. А в том окне (теперь наглухо закрытом став­нями) была комната учителя Фальца, жившего хо­лостяком на английский манер — с приятелем-охотником и его рыжим сеттером: любишь меня, люби и мою собаку. Тот узкий, увитый плющом особняк со львами когда-то принадлежал скульпто­ру Химерину, а после его смерти был куплен одной оперной дивой, оштукатурен и очень удачно вы­крашен в оливковый цвет. Там, за кованой решет­кой, на просторном дворе весной частенько устра­ивали для какой-то девочки в пышном платьице детский праздник — с фокусником в звездном пла­ще и лимонадом на столах. Теперь на этом дворе мокнет чей-то мощный «орлан» с кожаным верхом.

Набор случайных мыслей, как это нередко бы­вает, вызвал в его памяти полустертое от частого употребления воспоминание о том, как когда-то давным-давно, так давно, что, кажется, как будто в другую историческую эпоху, на него напали в роще двое скарнов, когда он однажды прогуливал урок. Они изваляли его в грязи и крепко помяли и в бешенстве раскидали его книги по кустам, за что потом столько раз в его воображении были оскоплены, сварены в смоле, брошены в клетку с гиенами, четвертованы, утоплены, замурованы в стену, забиты до смерти шпицрутенами и в кон­це концов прощены и навечно сосланы на не­обитаемый остров в Северном море. Но вот мы и пришли.

В «Углах» вместо привычного швейцара со снежными баками на красных шкиперских щеках его встретил в дверях незнакомый юноша в ов­чинной безрукавке поверх свитера.

— Уехал, — коротко ответил он на вопрос Мар­ка, ведя его через огромный, слабо освещенный холл в ресторан. Старика-гардеробщика с медлен­ными руками и печальной улыбкой, служившего в «Углах», сколько Марк себя помнил, тоже на сво­ем месте не было.

— Уехал? — спросил Марк своего провожа­того, указывая рукой в пустое пространство за бархатным барьером и невольно подражая его лаконичной манере общения.

— Нет. Умер, — ответил тот.

— Ах как жаль, — искренне огорчился Марк и повторил: — Как жаль!

Юноша выразил на своем лице официальное сожаление.

— Прошу, — сказал он, приняв у Нечета шля­пу, плащ и зонтик и протягивая ему взамен плас­тиковый номерок красная шестерка с чертой по­низу, чтобы не путать с девяткой.

В просторном зале ресторана, с колоннами, хрустальными люстрами и рядом высоких окон с видом на реку и Большой арочный мост, было темновато и пусто. Матовая глыба черного «Бехштейна» была укрыта траурной попоной с багро­вым бордюром. Занято было всего несколько сто­лов в противоположной от входа стороне. Марк огляделся в поисках метрдотеля, такового не на­шел и сам выбрал себе стол в середине ряда у сте­ны. По левую руку от него чинно ужинал цыплен­ком пожилой пастор с блестящей плешью и про­фессиональной кротостью в покатых плечах, по правую, через два пустых стола, в самом углу, двое мужчин средних лет, уже закусивших, курили си­гары, пили коньяк и скучали. По их сдержанным жестам, движениям губ и добротным башмакам Марк определил, что это англичане. Напротив не­го, через один пустой ряд столов, ближе к середи­не зала, сидела девица в черном платье, одинокая и несчастная. Поймав скользящий взгляд Нечета, она ему искательно и робко улыбнулась. В ответ Марк слегка наклонил голову и перевел глаза на официанта, появившегося из-за портьеры с круж­кой пива в руке молодой, приятной наружности человек в жилетке, белой рубашке с измятыми ру­кавами и черных лоснящихся брюках.