– Товары на рынок несете? – спросил он, хотя прекрасно мог видеть, что никаких товаров путники при себе не несут.

Ульдиссиан ответил за всех, отрицательно покачав головой, и тогда начальник караула еще раз оглядел каждого.

– Значит, паломники, – решил он. – Где твой родной город, асцениец?

– Я из деревушки под названием Серам. А те, кто со мной, частью из города, называемого Партой, частью же из Тораджи.

– Тораджан, асцениец, я и сам узнаю, – буркнул начальник караула. – А вот Парта с Серамом… такие селения мне неизвестны.

Поразмыслив, он, наконец, пожал плечами.

– Блюдите законы, и Хашир примет вас с радостью.

– Благодарим и чтим гостеприимный Хашир, – откликнулся Ульдиссиан, выучившийся этому ответу от Томо: у жителей нижних земель, как между собой называли местных партанцы, было в обычае по прибытии благодарить новый город.

Обнаружив, что этот обычай ему известен, стражники утратили толику первоначальной твердокаменности, а начальник караула махнул рукой, пропуская пришельцев через ворота.

Хашир оказался выстроен на тот же манер, что и Тораджа. Мало этого, Ульдиссиану рассказывали, будто последний, величайший из близлежащих городов, был основан выходцами из первого. Именно они, хаширские землепроходцы, построившие Тораджу, и нарекли ее в честь одного из легендарных героев нижних земель, а позже шутница-судьба распорядилась так, что Тораджа при всей своей отдаленности переросла породивший ее городок.

Вдоль здешних улиц тоже тянулись ряды деревьев, только в их кронах не скакали с ветки на ветку зверушки, которых так почитали в Торадже. Здесь густую листву облюбовали бесчисленные стаи разноцветных птиц, причем некоторые из сих пернатых созданий казались диковинкой даже землякам Томо.

– Говорят, у хашири заведено привозить домой любых дивных птиц, какие ни подвернутся под руку в странствиях, чтобы украшать ими небо над родным городом, – пояснил тораджанин, во все глаза глядя вокруг. – Я-то всю жизнь считал это пустой похвальбой: дескать, обидно Хаширу прозябать в тени великой Тораджи, вот и хвастают… но таких чудес не ожидал! Видишь вон ту?

Да, хаширские птицы, следовало признать, украшали город, точно огромный, живой цветастый ковер, однако их несмолкающий гомон, не говоря уж о невероятном множестве помета, роняемого вниз на лету, особого восхищения Ульдиссиану не внушал. Скорее, все это вселяло в сердце тоску по негромкому сольному пению крылатых обитателей родных лесов.

Хашири, в свою очередь, без устали дивились на чужаков, причем особенно среди них выделяли Серентию. Охваченный легкой ревностью, Ульдиссиан тут же смирил сие чувство, однако нет-нет да поглядывал, не вздумается ли кому познакомиться с нею поближе.

Одевались хашири точно так же, как и тораджане, разве что многие носили на поясе серебряные кушаки, а выходцы из высших каст – еще и серебряные кольца в носу. Попадались навстречу отряду и прочие путешественники, а среди них – несколько желтолицых купцов с восточных окраин Кеджана. Узкие глаза и непроницаемость лиц придавали им немалое сходство с кошками. Партанцев их вид особенно завораживал, да и тораджане взирали на них отнюдь не без интереса.

Покровителем города считался король джунглей, лев. Его стилизованные изображения украшали множество колонн и надвратных арок. Ваятели наделили львов диким оскалом, отчего они живо напоминали Ульдиссиану демонов, хотя этим каменным существам, наоборот, вменялось в обязанность охранять от таковых горожан.

Но вот впереди показалось нечто, разом заставившее Ульдиссиана забыть обо всех хаширских диковинах.

Над округлыми куполами домов замаячили знакомые трехстенные башни. Храм Церкви Трех…

Ульдиссиану хотелось отправиться прямо туда, но нападение на храм лишь оттолкнуло бы от него горожан, по всей видимости, до сих пор ничего дурного о них не слыхавших. Последнее означало, что получившееся в Торадже вполне может привести к успеху и здесь.

Рынок раскинулся на овальной площади, делившей напополам самую оживленную из городских улиц. По обе ее стороны вдохновенно бурлили, шипели струи фонтанов. Всю площадь заполняли шатры да повозки торговцев, а выставленные на продажу диковины даже на время отвлекли мысли Ульдиссиана от храма.

И вот, наконец, он обнаружил то, что искал. Посреди рынка возвышалось нечто вроде каменного помоста, предназначенного для публичных собраний, ну а сейчас занятого полудюжиной самозваных пророков, проповедовавших для всех, кто пожелает их слушать. Надо заметить, слушатели к ним толпами не валили: кое-кто из ораторов и вовсе скучал в одиночестве.

– Вон там, справа, – сказал Ульдиссиан спутникам. – Там наше место и будет.

Его появление заставило замолчать даже некоторых из оборванцев-ораторов, хотя Ульдиссиан был уверен: причиной тому – всего-навсего его бледная кожа. Одному он учтиво кивнул, но в ответ был вознагражден глумливой ухмылкой.

Эдиремы встали по местам, в порядке, определенном Ульдиссианом заранее. Несколькие (в том числе и Серентия) остались при нем, а остальные, для затравки, изобразили слушателей. Последнему Ульдиссиан научился в Торадже, узнав, что многие из проповедников втайне содержат целые когорты «новообращенных», дабы те, изображая «толпу», привлекали внимание любопытствующих. Никакого обмана со своей стороны он в этом не видел: в конце концов, эдиремы – вправду истинно верующие, что примкнули к нему, послушав его прежние речи.

Не успел он откашляться, как двое-трое местных подтянулись поближе – несомненно, попросту привлеченные его иноземным обликом. Ну что ж, Ульдиссиан был и на это согласен. Точно так же вышло в Торадже и с Томо, и с его двоюродным братом, и многими из остальных.

– Имя мое – Ульдиссиан, – начал он, при помощи дара прибавив голосу силы.

Множество лиц со всех сторон повернулись к нему. Говорил Ульдиссиан ровно, по-дружески, как простой человек с простыми людьми. Он знал: в его случае людей привлекает, скорее, он сам, чем его ораторское мастерство.

– Имя мое – Ульдиссиан, а прошу я всего-навсего послушать меня минуту-другую.

Еще двое-трое хашири придвинулись к нему ближе. Изображавшие публику эдиремы украдкой расступились, чтоб местные лучше видели Ульдиссиана. По мере появления новых и новых слушателей, его сторонники отступали назад. Им предстояло говорить с собравшимися лишь в том случае, если те о чем-нибудь спросят. Ульдиссиану хотелось, чтоб всякий, кто решит принять дар, принимал его лишь от него лично.

Для начала он рассказал людям о своей простой жизни, жизни равного любому из них. Еще до того, как речь зашла об открытой в себе внутренней силе (но, разумеется, без подробностей, касающихся Лилит), количество слушателей превысило численность его отряда, и на том приток новых отнюдь не иссяк. Улыбка бросившей на него взгляд Серентии заметно прибавила уверенности в себе. Похоже, Хашир обещал оказаться таким же, как Парта – обителью благосклонности, а не ненависти и страха.