лицами у меня уже не было. <…> Мой отход от троцкизма вызвал озлобление среди троцкистов, связанных со мною по троцкистской контрреволюционной работе. Они меня признали изменником. Припоминаю такие факты: троцкистка Полина Виноградская (жена Преображенского), работая со мною в Институте Маркса-Энгельса, в 1928 году и вторично в 1929 году открыто в стенах Института выступала и осуждала меня за подачу мною заявления, обвиняя в раскольничестве и самостийности. Я также слыхал (от кого, не помню, но, кажется, от той же Виноградской или даже от Лившица Бориса), что последний из ссылки написал на меня в ГПУ заявление, в котором обвинял меня в неискренности моего заявления и моего отхода от троцкизма, а в 1929 году Палатников после возвращения его из ссылки при встрече со мною на улице в г. Москве прямо мне заявил, что я за свой индивидуальный отход от троцкизма еще поплачусь. Борис Лившиц в 1929 году или 1930 году при встрече со мною в курилке Института Маркса-Энгельса с озлоблением заявил, что я поступил как штрейкбрехер, а не как сторонник идейного течения. Тогда же он сказал: «Мы – последователи троцкизма, возвращаемся в партию организованно и пройдя ссылку»[223].

Опросный лист, адресованный троцкистам, которые просили о восстановлении в партии, включал следующие вопросы:

1. Фамилия, имя и отчество;

2. С какого времени в ВКП(б)?

3. Был ли в других партиях?

4. Был ли и когда в ВЛКСМ?

5. Принадлежал ли и когда:

а. к группе «левых коммунистов»

б. к группе «рабочей оппозиции»

в. к группе «демократического централизма»

г. к группе «троцкистов» (с 1921 года)

д. к группе «рабочей группы» (Мясниковцев)

е. к группе «рабочей правды»

6. Когда и где примкнул к организации троцкистов последнего времени (1926–29 г.)?

а. с какого времени состоите в этой организации?

б. какую работу выполняли в этой организации, где и когда?

7. Когда прекратили фракционную работу?

8. По каким мотивам прекратили фракционную работу?

9. Были ли раньше отходы от оппозиции и возврат к фракционной работе?

10. Как была построена фракционная организация, в которой работали (организационная схема)?

11. Остались ли разногласия с партией, и по каким вопросам, в чем эти разногласия?

12. Осуждаете ли Вы фракционную работу, и по каким мотивам?

13. Сохранились ли у Вас какие-либо связи с оппозиционерами, и какой характер этих связей?

14. Ведете ли активную борьбу против оппозиции, и в чем эта борьба выражается?

15. Сохранились ли у Вас какие-либо архивы и фракционные документы?[224]

Стоит обратить внимание на толкование троцкизма как родовой характеристики оппозиционности. Упоминаются «троцкисты» 1921 года, т. е. поборники тезисов Троцкого о профсоюзах, а также «троцкисты последнего времени».

Партия требовала от отступников самоанализа и соответствующего покаянного жизнеописания. Как всегда в коммунистической автобиографии, ответчик должен был говорить не о действиях, а о мыслях, не о фактах, а о намерениях. Особенно интересен последний вопрос: «Какие еще сведения или сообщения считаете Вы нужным сделать ЦКК ВКП(б) для того, чтобы она могла наиболее объективно решить вопрос о вашем партположении?» Диагноз «я» оппозиционера был делом объективным, и в этом научном проекте участвовали на равных уполномоченные партаппарата и подследственные. Предполагалось, что между партией и оппозиционером конфликт не больше, чем между врачом и пациентом: они оба заинтересованы в правильном диагнозе.

Заявление К. И. Самарца в ленинградскую областную контрольную комиссию ВКП(б) от 10 марта 1931 года представляет собой особенно интересный пример авторефлексии оппозиционеров в годы первой пятилетки. Заявление Самарца интересно по нескольким причинам. В первую очередь это достаточно нестандартный по форме эго-документ. В стандартизованной форме исповеди такого рода (в том числе в систему контрольных комиссий ВКП(б)) являются развернутым нарративом, в котором автор демонстрирует эволюцию собственных взглядов целиком, не останавливаясь детально на «микроподробностях» этого процесса или, реже, фокусируясь на (обыкновенно литературно сконструированных) конкретных моментах преображения собственного политического мировоззрения. В данном случае Самарец поставил себе гораздо более узкую и прагматичную задачу: произвести подробный самоанализ собственного поведения в ограниченный период «оппозиционности» в 1926–1929 годах. Причем в тексте политические взгляды Самарца описываются как фиксированные и не изменявшиеся: это мгновенный срез собственной оппозиционности Самарца и ее смысла, произведенный на конкретных примерах контактов с другими оппозиционерами. Второй важный момент – целеполагание Самарца при составлении этого документа, непосредственно указанное им в финале текста: уничтожение в глазах своих товарищей по партии возможных подозрений в «провокаторстве». Собственно, многостраничный документ призван доказать контрольной комиссии, что Самарец являлся настоящим оппозиционером, но не «провокатором» в подразумеваемом автором смысле.

Самарец пишет, что демобилизован из армии он был в ноябре 1927 года и сразу вернулся в Ленинград. Работал «под руководством» начальника Военно-политического института РККА (академии) им. Толмачева Владимира Соломоновича Левина. Большевик с марта 1917 года, Левин отличился в рядах Красной армии: был рядовым на фронте против Булак-Булаховича, воевал с белоэстонцами в годы Гражданской войны, служил военкомом полка и председателем ячейки РКП(б) 7‑й армии. Член Ленинградского губернского комитета ВКП(б) в 1924–1925 годах и делегат XIV съезда ВКП(б), Левин был исключен ЦКК в 1926 году из партии как ведущий «подпольную фракционную работу в воинских частях Ленинградского военного округа»[225]. Найдя в Самарце единомышленника, он поручил ему оппозиционную технику, а позже включил Самарца как талантливого агитпропщика в тройку, руководящую оппозиционерами в Володарском районе.

Самарец участвовал в собрании узкого ленинградского оппозиционного актива под руководством М. Яковлева, а также в собрании оппозиционного актива на квартире историка из ЛГУ Нотмана, «где Г. Сафаров делал сообщение о ходе партсъезда и обосновывал необходимость подчинения решениям съезда, но сохранить свои оппозиционные взгляды, т. е. защищал ту позицию, которая выразилась в заявлении съезду 121 оппозиционера от 3 декабря 1927 года». После того как съездом были исключены из партии авторы указанного заявления и вынесено решение, требующее полного идейного разоружения оппозиции, «большинство рабочих оппозиционеров подчинилось этому решению. Часть же актива оппозиции считала необходимым защищать позицию заявления от 3 декабря и начала вербовать сторонников этой позиции. Я стоял на этой точке зрения и принял участие в вербовке ее сторонников». На допросе 2 января 1935 года Сафаров вспоминал это собрание и участие Самарца в нем: «Я в своем докладе ставил вопрос таким образом: наступление на кулачество и капиталистические элементы развернулось. Остаться вне партии – значит, уклониться от этой борьбы и оказаться союзником кулака. Внутрипартийная демократия, говорил я, подразумевая под этим то, что троцкистско-зиновьевцы называли „внутрипартийной демократией“, т. е. свободу борьбы против линии партии, придет вслед за развертыванием социалистического наступления. Сейчас отказ от поддержки ЦК означает троцкизм, борьбу за вторую партию. Я осуждал Зиновьева за малодушие и говорил, что лучше было пробыть в ссылке полгода, чтобы не быть вынужденным „выдавать единомышленников“, как зиновьевцы». Настроение значительной части собравшихся бывших участников