Щиты приподнялись, передвинулись, отжимая сир-тя с моста. Тес равнодушно принимал на себя все тычки копий и удары боевых палиц, а сверху и из щелей постоянно грозили смертью сверкающие наконечники.

– Остановить их! – в отчаянии бросился на стену Ульчикутыр, палицей отмахиваясь от наконечников, а копьем разя сверху вниз, надеясь достать хоть кого-то. И тут оглушительный пушечный выстрел хлестнул по мосту двумя горстями железного жребия, пробивая тела, ломая руки и ноги, опрокинув сразу полтора десятка воинов. Мост стал полупустым – щитовики ринулись вперед, чуть не бегом. Уцелевшие сир-тя попятились еще быстрее, спотыкаясь о невидимые кочки и неровности… развернулись – и бросились бежать!

– Сарынь на кичку!!! – восторженно завопили казаки и, бросая тяжелые щиты, кинулись вперед.

Женщины, визжа, бросились наутек, но сейчас ватажникам было не до них. Нападающие гнали потерявших рассудок воинов, стремясь дотянуться клинками до спин, пробежали между чумов, выскочили на утоптанную площадь перед святилищем.

Добежавшие до Дома Воинов лучники, схватив оружие, как раз выскакивали навстречу, торопливо накладывая стрелы на тетивы. Послышались щелчки, запели в воздухе легкие вестницы смерти, ища добычу, и стали жестко бить в кольчуги, в железные пластины колонтарей и юшманов костяными наконечниками. Вскрикнул от боли один казак, поймав стрелу чуть выше локтя, споткнулся другой от попадания в голень, ругнулся третий из-за продырявленной щеки.

Ватажники, кто имел, метнули рогатины. Точное попадание сразило лишь одного лучника – но заставило остальных уворачиваться, шарахаться, отпрыгивать. А это – два несделанных выстрела. Вполне хватит, чтобы добежать до врага. Сверкнули клинки и топорики, разя излишне отважных горожан и рубя луки, которыми те безуспешно пытались закрыться от остро отточенной стали – и ватажники побежали дальше, почти не замедляя шага.

Остров, что всегда был залогом безопасности жителей Нуер-Картаса, в этот раз стал для них ловушкой. Добежав до мыса, женщины и воины вошли в ледяную воду и остановились. Некоторые попытались плыть – им вслед полетели стрелы. Подобравшие луки сраженных врагов дикари оказались хорошими стрелками. Вид хрипящих среди кровавой мути, захлебывающихся сородичей заставил сир-тя смириться. Приняв неизбежное, воины бросили оружие.

– Вот и славно, – вогнал саблю в ножны Ганс Штраубе. – Вяжи их, ребята! Осмотрите деревню, может, где-то еще кто прячется. И добейте увечных, дабы понапрасну не мучились. Все едино лечить бедолаг тут некому.

Юная чародейка пошла вперед, когда шум битвы начал уже затихать. Ступила на мост, прошла до середины, склонилась и сняла золотой амулет с раненого, хрипящего от боли из-за развороченного дробью бока Ульчикутыра. Осторожно переступая лужи крови, добралась до другого вождя, мертвого, забрала и его знак власти. Присела и пошарила по груди еще какого-то старикана, но ничего не нащупала. Похоже – просто пожилой воин. Неудачник, так ничего и не добившийся за всю свою долгую жизнь.

Митаюки-нэ ступила на берег и, небрежно помахивая знаками власти, мудрости и достоинства, дошла до святилища, откинула полог, окинула огромный чум взглядом.

Амулеты, руны, зелья. Посохи и ритуальные ножи, рыбьи кожи с родовыми знаками, черепа нуеров, просто костяные, деревянные и позолоченные. Кувшины с горючим маслом для светильников и разжигания жертвенных костров. В городе Митаюки для этого вытапливали из змей жир, непригодный в пищу из-за горечи. Но тотемники нуеров, вестимо, оных берегли и добывали масло из чего-то другого. Над кувшинами висели кресало для возжигания ритуального огня, колдовские маски, каменная елда…

Собрание великой мужской мудрости, так и не сумевшей спасти город от гибели.

– Чую, запахло поганью, – внезапно произнесли из глубины святилища. – Ты напрасно прячешь свой облик, злобная Нине-пухуця! Твоя вонь остается с тобою всегда, подлая поклонница смерти.

– Ты ошибаешься, мудрый Нуерсуснэ-хум, – подошла к старому шаману ведьма. – Я не она!

– Ты знаешь мое имя. И ты пахнешь смертью. Кто же ты тогда, если не Нине-пухуця?

– Родители нарекли меня Митаюки-нэ. – Девушка смотрела не на сидящего на земле старика, а на золотого идола за дальним пологом. – Я ее ученица.

Истукан и вправду существует. Значит, казаки будут довольны, беспокоиться не о чем.

– У поклонницы смерти нашлась ученица? – поднял голову старый шаман. – Кто-то захотел добровольно обратиться в гнусь и подлость? Ты не обманешь меня, старуха! Если ты не она, то почему ты знаешь мое имя?

– Потому что я хорошая ученица. – Митаюки покачала перед лицом старика добытыми амулетами.

– Это верно, – закашлялся Нуерсуснэ-хум. – Старуха только обещала истреблять всех, кого встретит, ты же сие творишь. Тогда хоть скажи: зачем?! Зачем ты уничтожила мой город, зачем истребишь всех его обитателей, зачем разоришь еще десятки селений и насытишь ложью умы тысяч сир-тя?

– В тепле и покое, мудрый шаман, вырастают лишь черви и плесень, – провела ладонью по амулетам на стене Митаюки. – Медведи и тигры воспитываются в драках, на кровавой добыче. Уважаемая Нине-пухуця желает возродить в народе сир-тя душу тигра. Для этого миру мудрого солнца нужна война. Страшная, кровавая война, в которой вырастут не черви, но хищники. Так вот я исполнила завет учительницы. Я принесла войну.

– Выходит, ты убиваешь нас нам на благо?! – хрипло усмехнулся Нуерсуснэ-хум.

– Именно так, – невозмутимо согласилась юная чародейка.

– Сама не боишься оказаться одной из жертв?

– Уже, – резко наклонилась к лицу старого шамана ведьма. – Я уже прошла через смерть, и именно смерть придала мне силу, старик. Ты же всевидящий, мудрый Нуерсуснэ-хум! Ну же, посмотри мне в глаза! Что ты в них узреешь про мою судьбу?!

– Ты сделала свою боль своей силой, дитя… – признал шаман. – Но разве это дает тебе право причинять боль другим?

– Разве на боль нужно право, старик? – распрямилась Митаюки-нэ. – Она приходит сама. Приходит ко всем. Достойным и нет, к подлецам и праведникам. Ей наплевать! Я не приношу боль, старик. Я всего лишь иду с ней рядом.

– Нине-пухуця нашла достойную ученицу. Ты жаждешь уничтожить наш мир даже сильнее, чем она!

– Нет, старик, – выпрямилась Митаюки. – Я всего лишь даю миру второго солнца возможность стать сильнее. Почему бы ему не победить меня, одинокую девочку, которую никто не стал защищать? Которую били, унижали и насиловали, и целому миру не было до этого никакого дела! Если народ сир-тя достоин существования, пусть уничтожит меня и возродится в новой славе! Или пусть сгинет прахом под моими ногами.

– Мне уже нет места в твоей войне, поклонница смерти, – вздохнул Нуерсуснэ-хум. – Я уже прах. Об одном прошу: не дай дикарям надругаться над моим телом. Я посвятил себя мудрости и не желаю стать просто мясом. Придай меня огню.

– Но ты еще жив, шаман!

– Нуер, с каковым я вырос, который был частью меня самого, – мертв, поклонница смерти. Мой город – мертв. Мой народ – мертв. Все мертво. Если я еще дышу, маленькая девочка Митаюки-нэ, это еще не значит, что я жив. На самом деле я уже умер…