Человечек отвлекся от газеты и посмотрел в окно. В проулок за музеем продолжали изливаться гадкие воды. По ним снова, уже в противоположном направлении, пробиралась та же самая баба в резиновых сапогах, только теперь на ее спине шебутился ребенок. Человечек внимательно проследил глазами, чтобы баба со своим непоседливым грузом, не свалившись, дошкандыбала до берега, и обернулся к Погодину. Тот перечитывал статью про себя, будто ловя губами невидимых мух.

Слушай! – воскликнул он. – Ты гляди, что пишут! Владелец «тойоты»-то разбился на следующий день после смерти Лямзина. Врезался в грузовик на городском перекрестке. «По словам анонима, приславшего нам фотографии, Марина Семенова, скорее всего, заказала Лямзина своему работнику Николаю Н., владельцу роковой машины. Но что-то пошло не так. Николая Н., возможно, замучила совесть, и он захотел рассказать все полиции. Тогда-то Семенова и решила его убрать. Какой преступник не захочет избавиться от ненужного свидетеля, от орудия своего преступления? В день гибели Николая Н. Марина Семенова неожиданно приехала на свою стройфирму, где обыкновенно почти не появляется. Предполагаем, что между возможным киллером и возможной заказчицей состоялся решающий разговор. Могла ли она скормить Николаю Н. снотворное или какую другую таблетку, приведшую несчастного к пугающей смерти?»

Погодин закончил читать и завозился со своими очками. Человечек глядел на него выжидающе. Мимо них, из зала к выходу, прошло, темпераментно прощаясь, несколько гостей вернисажа. Выглянула директор музея:

Сейчас поднимемся ко мне в кабинет на фуршетец!

Да-да, – откликнулся Погодин.

Ну? – наконец спросил его человечек, дождавшись покоя. – Что думаете? Ведь федеральное СМИ напечатало, московское! На следствие собак спускают, видите? Дескать, следствие что-то скрывает. Чую, копают под Капустина, под главного прокурора. Это не просто так, это сигнал! Значит, Капустина будут снимать!..

Эрнест Погодин, слушавший собеседника с недовольством, потянулся и даже зевнул, как бы давая понять всю мелочность и неважность газетного разоблачения.

Ну чепуха же! Ну чушь! Комариная плешь! Сами подумайте, если Николай этот – киллер, почему на ловца и зверь бежит? В смысле, с какой стати Лямзин садится к нему в автомобиль? Сам! У него же были шоферы, охранники!

Отпустил их… – неуверенно вставил челочек.

Да не верю я этому. Неувязка на неувязке. Ну дрянь же, а не газета. Желтизна! И чего вы ее купили, ведь все есть бесплатно, в интернете!

Я парень старомодный, – обидчиво парировал человечек, – я люблю живьем. И потом, не один я на уши встал. Вокруг Капустина давно тучи сгущаются. Слишком он много всего захапал. А тут дело такое, и с другими делиться надо.

Мне его портрет заказали, – сообщил Погодин, – еще три сеанса осталось. Неужели не знаете примету? Если художник Эрнест Погодин рисует чей-то портрет, значит, эта персона еще не скоро сойдет с Олимпа. Минимум лет через пять.

Это примета такая? Серьезно? – удивился человечек.

Из зала вынырнул и приблизился к ним молодой пухляш, мелкий чиновник из аппарата министра культуры. Он остался на вернисаже в надежде выпить и закусить, взгляд его нащупывал ход наверх, на закрытый фуршет, в кабинет директора музея. Завидев газету, которая лежала теперь на подоконнике вывернутая наизнанку каким-то ломаным многогранником, он почему-то страшно обрадовался:

А! Статью читаете! Про то, что Марина Семенова оказалась убийца!

Вы тоже в курсе? – чванливо спросил Погодин.

Кто ж не в курсе. Мне еще утром по мессенджеру прислали ссылку. Ну дичь, дичь. Семенова же их засудить может на крупную сумму! Это же клевета!

А если она и вправду убийца? – заметил человечек. – Ну мало ли, а вдруг. То и тогда все это довольно странно и глупо. Зачем выносить сор? Она ведь прочтет, заметет улики или сбежит куда-нибудь в Таиланд. Нет, тут не в Марину метят. А в Капустина. Это сигнал главному нашему следователю – Москве. Мол, снимайте Капустина к черту. Нет, нет, даже не так! Это сигнал от главного следователя сюда, нам, через статейку.

Сигнал? В желтой газетенке? Мура, – пожал плечами Погодин. – Вы знаете, что обо мне в таких кропают? Что якобы у меня под окнами дежурят очереди из девственниц. Якобы едут из деревень целыми толпами, чтобы отдать мне свою невинность, – Погодин поплыл миндальной улыбкой. – Ну это же… Почти что неправда, товарищи. Кстати, где там моя коломенская верста? Муза моя! Как бы не увели.

Муза, будто по зову, моментально возникла рядом. Платье ей было слегка тесно. От напора длинного мускулистого тела дрожала материя. Тело жаждало воздуха.

Котик? Мы скоро? – мурлыкнула она художнику в ухо.

Сейчас, миленыш, еще заглянем наверх, на фуршет, и поедем. Ты сходи пока, попудри носик.

Девица-каланча кивнула и ретировалась, оставляя альдегидный шлейф ароматных духов.

Завидую вам, великим, – любострастно признался пухляш, проводив ее масленым взглядом.

Так что думаете про Капустина? – продолжал о своем человечек. – Ему, считаете, ничего не грозит?

Это он грозит, а не ему! – засмеялся пухляш. – Вы видели извинения журналиста, Катушкина? Видели? Это же умора!

Он достал смартфон, потыкал куда-то подушечкой указательного и продемонстрировал собеседникам яркий дисплей. На дисплее на фоне облупленной стенки маячила голова журналиста Катушкина. На голову, как будто что-то скрывая, низко напялили дурацкую шапку с логотипом Олимпиады-80. Под красными глазами Катушкина чернели тени. Он близоруко моргал. Он шепелявил:

Хочу попросить прощения у главного прокурора нашей области… Я был не прав… Я получал деньги от иностранцев и просто хотел перед ними выслужиться. Потоптаться грязными сапогами на нашем родном уголке, на России… Я клеветал, я врал. Я предавал. Но я каюсь. Простите, что хотел замарать ваше доброе имя… Вы, не жалея себя, так много делаете для правопорядка…

Распухшие губы Катушкина ворочались через силу. Из заросшей щеки выглядывал фиолетовый кровоподтек.

Хватит, хватит, – отмахнулся Погодин. – Что на урода смотреть?

Каково? – радовался пухляш. – Нагнули-таки раком эту сволочь. Теперь «Сирену» закроют, наверное. Я очень надеюсь на Роскомнадзор.

А что Марина Семенова? – продолжал волноваться человечек. – Причастна к несчастью с Лямзиным или не причастна? Вот как понять?

Но фойе начало наводняться оставшимися гостями. Все обступили Эрнеста Погодина. Впереди их ждал закрытый фуршет. Они предвкушали тарталетки с начинками и коньячную горечь. Понеслись панегирики.

И когда вся компания, славословя Эрнеста Погодина, подобралась к парадной лестнице, художник узрел, как ему навстречу, шурша фатиновым подолом, торопится Марина Семенова, а сзади, неся на локте ягуаровые меха, переваливается Ильюшенко.

Эрнест! Эрнест! – позвала Семенова. – Прости, не успела прийти пораньше. Но не могла пропустить твою выставку!