Что? – вскинулась первая.

Голодомор! Представляете?! Он детям разводил страсти-мордасти про искусственный якобы голод в тридцатые годы. Как у крестьян зерно отнимали. Про закон против трех колосков. Вот зачем, зачем?

Учительницу аж перекосомучило. Между бровями ее провалились борозды.

Про голод рассказывать – плохо? – на всякий случай уточнила Леночка.

Врать! Врать плохо, девушка! Это же наглое вранье! Дезинформация! Побрехушки! – вскинулась первая.

У нас в стране уже в 1929-м, благодаря, между прочим, стараниям руководства, впервые в истории человечества ликвидировали безработицу, понимаете? Через плановую экономику, индустриализацию… Ликвидировали! Сталин построил в Украине Днепрогэс, дал им электричество, а они, вместо «спасибо», только ноют и проклинают. Разносят фашистские байки про голодомор. И этот наш Сопахин туда же, горазд плевать в свой же колодец!

Что-то при советских оккупантах, – ядовито вставила первая, – у них население в Украине в два раза выросло. А как СССР развалился, так сразу демографии кирдык. Но им лишь бы нас похаять да поцыганить у чужих посольств. А Сопахин давай дудеть в ту же дуду, да еще и перед детьми! Пусть теперь отсиживает. Заслужил.

Да ему, наверное, платили. Небось американцы. Лучше бы поизучал, что в его любимой Америке творилось. Там у них в те же тридцатые семь миллионов от голода вымерло. Что, тоже голодомор случился, так, что ли?

Голос учительницы дрожал, в сухих ладонях дымился картонный стаканчик чаю.

Да мы не спорим, – заметил Виктор, – мы согласны.

Он закончил есть, и рука его теперь сгребала Леночку по-хозяйски, на совесть. Леночка не противилась. Ей хотелось теперь принадлежать Виктору. Она прислушалась к музыке праздника, в которой все сильнее звучала нотка аффетуозо – «томно, страстно, порывисто, очень ласково». Леночка приникла к Викторову плечу. И в животе, и в груди ее разливалась нега.

15

После смерти пьяницы-отца Леночкина жизнь ненадолго преобразилась. Мать притащила откуда-то в дом здоровяка с капиталами. Природа капиталов была сумрачна и подозрительна, но в затхлой хрущевке, пропахшей маринадами и похмельной отрыжкой, появились солнце и сытость. Мужчина был бесшабашен и мощен. На бугристой спине его гуляли жировики и лиловым ковром колыхались татуировки – драконья чешуя, и кресты, и женские груди. Он затаивался где-то на месяц, а потом вторгался хлопушкой, разрывом бурного фейерверка. Притаранивались обозы снеди и коробки подарков. Матери куплена была норка, Леночке привезен был компьютер, который мгновенно возвысил ее среди одноклассников. На кухне возник большой холодильник, не вмещавший парного мяса, и рыбы, и красной икры.

В то лето на деньги внезапного ухажера Леночку поселили на даче с тетей и бабушкой. Был арендован чудесный дом в дачном поселке на озере. Для подготовки к выпускным экзаменам наняли репетитора. Леночка и сейчас с щемящим теплом вспоминала те дождливые августовские деньки. Каникулы, казалось, только начинались, но уже подступали осень, и город, и возвращение в школу. Уже носился в воздухе легкий запах перегноя. Красная смородина, мокрая от дождя и холодной росы, давала особую грустную кислинку. Березовые листья кое-где подернулись желтой каймой. В парикмахерской сказали бы – мелирование. Окрашивание балаяж. Леночка нахваталась тогда модных словечек. Ей наконец прокололи уши, наперекор бабушкиным суевериям. Та утверждала, что якобы от дырок в мочках падает зрение. Вздор, чепуха. Леночка все так же отлично видела. Даже могла подсчитать, сколько черных крапинок у Сопахина на воротнике.

Сопахин был ее репетитором. Леночку ждал трудный год, подготовка к тестам. И вот появился Сопахин. Рыжеватый, с тонкими, как будто дрожащими пальцами. Вегетарианец. Большой говорун. Бабушка им сразу очаровалась, а вот Леночкина нелюбимая тетя, незамужняя, уже потерявшая свежесть и юность, сразу невзлюбила.

Терпеть не могу вегетарианцев, – пробурчала она как-то после его ухода. – С ними всегда что-то не так. Вот жена моего однокурсника сначала перестала есть мясо. Потом рыбу. Потом это чертово сыроедение. А закончилось тем, что ушла в монастырь к кришнаитам.

– Сопахин ест яйца, – зачем-то вступилась Леночка, но тетя только хмыкнула.

И правда, в этой его зацикленности на том, как и что готовить, было что-то болезненное. Но Леночке льстило, что он говорил с ней как со взрослой.

Как-то раз, когда они проходили античность и он поймал ее на ошибке, речь шла как раз о еде.

– Ab ovo usque ad mala, – неторопливо мурчал Сопахин, – это значит «от начала и до конца». А буквально с латыни – «от яиц до яблок». Трапезу римляне обычно начинали с вареных яиц.

– Я не могу съесть больше одного, – подхватила Леночка, радуясь любому перерыву.

– А фаршированные вы пробовали? Варите яйца вкрутую, вынимаете желток, смешиваете со шпинатом, грибами или паштетом из печени…

Дверь скрипнула, и к ним заглянула тетя.

– Вам платят деньги не за кулинарные уроки! – упрекнула она учителя.

Сопахин как будто покраснел, занервничал, схватил сборник с тестами и сразу замкнулся. Оставшийся час они разбирали императоров вплоть до падения Византии.

Нравился ли Леночке Сопахин как мужчина? Пожалуй, нет. Он был слишком бледен и стар. Впрочем, о возрасте Леночка догадывалась лишь по его рассказам. Лицо его давало мало подсказок. Бежевое родимое пятно на шее, морщина на переносице, тонкий нос. Когда они обсуждали петровский декрет и наказания для жен, выволакивавших накондыбаренных мужей из государственных кабаков, он вдруг откинулся на кресле и с какой-то особенной горечью признался:

– Моя жена была алкоголичка. Вам я могу сказать, вы очень понимающая. В вас большие задатки. Особая закваска, что ли…

Леночка почувствовала, как краснеет, но тут же выпрямилась и постаралась принять серьезный и сострадательный вид. На ней был домашний оранжевый сарафан, который ей шел, и она воображала, что выглядит как девушка на выданье. Что Сопахин – это ее кавалер, многое повидавший, намучавшийся от дурной порочной женщины и пришедший к Леночке, как к якорю, как к спасению.

Чем чаще она об этом думала, тем больше находила подтверждений. Тетя, особенно в отсутствие бабушки, обливала Сопахина особенным ядом. Она не могла не чувствовать, что он немножко влюблен в Леночку, и, конечно, завидовала, пугалась.

– И долго вы собираетесь жить репетиторством? – не церемонясь, выдала она за чаепитием на террасе.

Вы же знаете, я здесь только потому, что живу по соседству. А так у меня отпуск. Вместе со школьным окладом выходит нормальный заработок. Хватило бы на двоих, – отчитался Сопахин.

– Не скажешь по вашей рубашке, – по-хамски отрезала тетя. – И что значит «только потому, что сосед»? Вы настолько нас презираете?

– Разве я что-то сказал про презрение? – рассмеялся он. – Вы, как всегда, перекручиваете мои слова. Мне придется просить защиты у вашей племянницы.