Чтобы это название не звучало слишком странно, поясню: в Начертанном написанные слова обладают особой силой.

Я говорю не о способности слов отзываться в душах людей, рассказывать истории и говорить правду; такой силой слова наделены во всех мирах. Я хочу сказать, что в Начертанном слова способны подниматься из своей бумажно-чернильной колыбели и влиять на реальность. Предложения могут менять погоду, стихи – рушить стены. Истории могут изменить мир.

Разумеется, не всякое слово обладает такой силой – иначе какой бы начался хаос! – а только особенные слова, написанные особенными людьми, обладающими врожденным талантом и посвятившими много лет освоению этого искусства. Но и тогда не стоит ждать от них волшебства в духе феи-крестной. Даже величайший словотворец не может просто написать предложение о летающих повозках и ждать, что из-за горизонта вот-вот появится плод его фантазии, или словами оживить мертвых, или еще каким-либо образом изменить суть основополагающих законов своего мира. Но он может потратить много недель, чтобы создать историю, которая повысит вероятность дождя в конкретное воскресенье, или, к примеру, сочинить строфу, которая немного укрепит городские стены, позволив противостоять захватчикам, или отвести одинокий неосторожный корабль от невидимых рифов. Есть полузабытые истории, слишком смутные и невероятные, чтобы их можно было назвать легендами, о более могущественном волшебстве: о мастерах пера, которые обращали вспять прилив и заставляли море расступиться, могли сровнять Город с землей и призвать с небес драконов. Но эти сказки слишком фантастичны, чтобы воспринимать их всерьез.

Словесная магия имеет свою цену, как и любая власть. Слова черпают жизненную силу от самого мастера. Следовательно, их сила ограничена силами человека. Акты словесной магии оставляют словотворца ослабленным и истощенным, и чем амбициознее цель, чем значительнее магия вмешивается в ткань мироздания, тем выше цена. Большинству современных словотворцев не хватает силы воли браться за опасную работу, так что обычно им грозит разве что легкое кровотечение из носа или, в крайнем случае, недомогание, которое заставит провести денек в постели. Но наиболее одаренные представители многие годы учатся и тренируются, совершенствуя самоконтроль и равновесие, чтобы случайно не отдать всю свою жизненную силу.

Людей, обладающих этим талантом, на разных островах называют по-разному, но большинство из нас полагают, что для этого нужно от рождения обладать неким качеством, научить которому невозможно ни при каких условиях. Конкретная природа этого качества является предметом споров в рядах ученых и жрецов. Некоторые утверждают, что оно связано с уверенностью в себе, широтой воображения или несгибаемостью их воли (ибо словотворцы славятся своей строптивостью)[10]. Нет также и единого мнения насчет того, что следует делать с такими людьми и как лучше ограничить хаос, который они неизбежно создают. Есть острова, чьи религии провозглашают мастеров слова посланниками божьей воли и предписывают относиться к ним как к святым. На юге есть поселения, которые, напротив, заставляют словотворцев селиться подальше от остальных, чтобы те не заражали обычных людей своими необузданными фантазиями. Но такие крайности встречаются редко; большинство Городов находят для словотворцев какую-нибудь полезную и достойную работу, и все спокойно живут дальше.

Так обстояли дела на островах, окружавших Амариканское море. Талантливых мастеров письма чаще всего брали на работу в университеты. Они должны были трудиться на благо общества, а к их имени добавлялось прозвище Словотворец.

Можно найти, как сказала бы моя старая знакомая, еще десять тысяч различий между этим миром и твоим. Большинство из них слишком мелкие, чтобы заострять на них внимание. Я мог бы описать запах моря и солнца, которым пропитан каждый камень на каждой улице, или рассказать, как специальные люди весь день наблюдают за приливом с башни и выкрикивают время для горожан. Я мог бы поведать о кораблях самой разной формы, бороздящих моря под парусами, на которых вышиты слова, призывающие удачу и попутный ветер. Я мог бы рассказать о татуировках, которыми украшены руки супругов, и о рядовых словотворцах, которые наносят слова на кожу, используя чернила моллюсков.

Но в конечном итоге подобное антропологическое описание фактов и обычаев неспособно как следует передать суть мира. Вместо этого я расскажу об одном конкретном острове, об одном конкретном Городе и о мальчике, в котором не было бы ничего примечательного, если бы однажды он не наткнулся на дверь, которая привела его на выжженные солнцем поля иного мира.

Если подойти к Городу Нин ранним вечером, как в итоге это сделала Аделаида, то сначала он может показаться каким-то горбатым существом, свернувшимся вокруг каменного выступа. По мере приближения существо начинает распадаться на цепочки зданий, напоминающих побелевшие позвонки. Извилистые улицы ветвятся между зданий, словно вены, и в конце концов можно разглядеть на них фигуры пешеходов: детей, которые гоняют по аллеям кошек; мужчин и женщин в белых одеждах и с серьезными лицами; лавочников, которые волокут корзины, возвращаясь с людного побережья. Некоторые из них ненадолго останавливаются, чтобы полюбоваться морем, которое в вечернем свете кажется медовым.

Можно подумать, что Город представляет собой небольшой, пропитанный морем райский уголок. В целом это впечатление мне кажется вполне верным, хотя, признаюсь, мне сложно сохранять объективность в этом отношении.

Город Нин был, несомненно, мирным местом, не самым великим, но и не самым бедным из островных Городов, расположенных по краям Амариканского моря. Он славился словотворчеством и честной торговлей, а также заслужил некоторую известность в качестве центра научных изысканий. Эти изыскания корнями уходили в огромные подземные архивы Города, где хранились одни из самых древних и полных коллекций в Амариканском регионе. Если тебе доведется попасть на этот остров, советую посетить архивы и побродить по бесконечным подземным коридорам, где собраны свитки, книги и страницы, написанные на всех языках, когда-либо обнаруженных в мире.

Разумеется, Город Нин страдал всеми недугами, свойственными большим человеческим городам. Бедность и вражда, преступления и наказания, болезни и засухи – я еще не встречал мира, который был бы полностью свободен от этих явлений. Но ни одна из этих бед не омрачала детство Йуля Яна, мальчика с мечтательным взглядом, который вырос на восточной окраине Города в видавшей виды квартирке прямо над татуировочной мастерской, принадлежавшей его матери.

У Йуля были заботливые родители, которые не избаловали его лишь потому, что имели слишком много отпрысков. Кроме него в семье насчитывалось еще шестеро детей. Как и положено братьям и сестрам всех миров, они приходились друг другу одновременно лучшими друзьями и злейшими врагами. Спал Йуль на узкой кроватке, украшенной жестяными звездочками, свисавшими с потолка и наполнявшими его сны сияющими небесными телами и сказочными землями. Также у него были сборник «Сказаний Амариканского моря» Вар Рассказчицы, подаренный любимой тетушкой, и вредный кот, который любил дремать на нагретом солнцем подоконнике, пока Йуль читал[11]. Такая жизнь отлично подходила для грез и раздумий, а эти занятия он любил больше всего.