Норман Вест убрал записную книжку в карман и подвинулся на краешек кресла, собираясь встать.

— Прежде чем вы уйдете, — сказал я, — думаю, вам интересно будет узнать, что я спрашивал у телефонистки в кембриджской гостинице, звонил ли кто-нибудь, кроме вас, господину Малкольму Пемброку, который жил у них на прошлой неделе. Она сказала, что его спрашивали по крайней мере три раза, двое мужчин и одна женщина. Телефонистка так хорошо запомнила это, потому что ей показалось странным, что никто из абонентов не захотел поговорить с господином Пемброком или что-нибудь передать. Они только хотели знать, живет ли он в гостинице.

— Трое!!! — воскликнул Малкольм.

— Один из них, как мы знаем, господин Вест, — напомнил я. И сказал, обращаясь к Весту: — Учитывая это, не скажете ли вы, кто именно просил вас разыскать моего отца?

Он задумался.

— Я не знаю наверняка, которая госпожа Пемброк меня нанимала. Но… э-э-э… даже если узнаю в ходе расследования, боюсь, сэр, что все равно не смогу вам сообщить.

— Профессиональная этика, — сказал Малкольм, кивнув.

— Я предупреждал вас, сэр, — сказал мне сыщик, — о конфликте интересов.

— Да, конечно. Она уже заплатила вам? И на чеке не было никакого имени?

— Нет, сэр, еще не заплатила.

Он поднялся, и хотя даже отдаленно не напоминал Атланта, казалось, на плечи ему давила не меньшая тяжесть. Он с унылым видом пожал руку мне, потом Малкольму, и сказал, что будет сообщать нам о ходе расследования. Когда он ушел, Малкольм тяжело вздохнул и попросил налить ему еще виски.

— Ты не выпьешь со мной? — спросил он, когда я протянул ему стакан.

— Не хочется.

— Что ты думаешь об этом Весте?

— Староват он для такой работы.

— Ты сам слишком молод. А у него богатый опыт.

— В этом он не сравнится с женщинами семейства Пемброк.

Малкольм иронически улыбнулся.

— А кто сравнится?

Утром мы со всеми мыслимыми удобствами прилетели в Париж. В аэропорту нас встретил шикарный лимузин с водителем. Мы сели в машину и сразу же попали в автомобильную пробку, которая как единый организм с царственной медлительностью двигалась к Лонгшаму.

Французский ипподром, украшенный трепещущими флагами, казалось, с ненасытным аппетитом готов был проглотить tout le monde[3]. Пройти напрямик через зрительские трибуны, где над толпой витали гортанные звуки и тяжелый запах чеснока, было невозможно.

Как выяснилось, к черному лимузину у Малкольма прилагалось приглашение во французский Жокейский клуб, пропуск во все закоулки ипподрома и роскошный обед вместе с совладельцем Блу Кланси, господином Рэмзи Осборном.

Рэмзи Осборн, сияющий joie de vivre[4], сразу привлекавший к себе внимание, оказался необъятных размеров шестидесятилетним американцем, который возвышался над Малкольмом, как башня. Они сразу друг другу понравились и уже через каких-нибудь две минуты стали приятелями.

— Мой сын, Ян, — представил меня Малкольм.

— Приятно познакомиться. Это вы устроили нашу сделку? — Осборн энергично потряс мне руку. Глаза у него были светло-серые, взгляд ясный и открытый. — Сказать по правде, я собираюсь приобрести молоденького жеребчика и кобылку к следующей Классике, и выручка за половину Блу Кланси как раз пойдет на это.

— А если Блу Кланси выиграет Арку? — спросил я.

— Было бы отчего печалиться! — Он повернулся к Малкольму: — Какой у вас осмотрительный сын!

— Да уж. Осторожен, как астронавт, — отозвался Малкольм.

Осборн снова развернулся ко мне:

— В самом деле? А вы играете на скачках?

— Осмотрительно, сэр.

Он рассмеялся, но веселье его было не слишком искренним. Малкольм решительно нравился ему гораздо больше, чем я. Я оставил их сидеть вдвоем за столиком, удостоверился, что никакой убийца не проскользнет мимо дотошных охранников в элитную твердыню французского Жокейского клуба, а сам спустился на нижний этаж. Мне больше нравилось находиться поближе к месту действия.

Я уже бывал на скачках во Франции, когда работал помощником тренера, возившего своих лошадей через пролив так же беззаботно, как в Йорк. «Париж и Довилль ничуть не дальше», — говаривал он, отправляя меня из Эпсома в ближайший аэропорт, в Гэтвике, когда у него не было желания ехать самому. Поэтому я немного знал французские ипподромы и знал, где искать то, что мне нужно, — его неотъемлемую и самую важную часть, огромные трибуны, заполненные суетливыми и горластыми французскими любителями скачек.

Мне нравились звуки ипподромов, запах лошадей, движение, вспыльчивость французских зрителей, их живая жестикуляция, придававшие своеобразный шарм нижнему ярусу трибун. Британским жокеям французские болельщики казались безумно агрессивными. И в самом деле, однажды мне пришлось кулаками отбивать у болельщиков своего жокея, проигравшего на фаворите, которого я представлял. Тот случай оскорбил жокеев до такой степени, что они отказались ходить из весовой к лошадям через толпу зрителей. И теперь в Лонгшаме соорудили специальный проход из весовой в конюшни — по эскалатору, заключенному в пластиковый тоннель, на мостик, который заканчивался другим эскалатором в таком же пластиковом тоннеле у конюшен.

Я побродил немного вокруг трибун, поздоровался с несколькими знакомыми, посмотрел первую скачку с тренерской трибуны, разорвал свой проигравший билет тотализатора, еще чуть-чуть погулял и наконец почувствовал себя не в своей тарелке. Не было никакой неотложной работы, не нужно было седлать лошадь, готовиться к скачке… Непривычное ощущение. Я не мог вспомнить скачек, в которых мне не пришлось бы принимать деятельное участие. Скачки для меня были не развлечением — это была моя жизнь. И без дела я сейчас ощущал какую-то странную пустоту.

Немного расстроенный, я вернулся на верхний этаж, к Малкольму. Он наслаждался новой для себя ролью владельца породистой лошади. Малкольм говорил о Призе Триумфальной Арки, называя ее просто «Аркой», как будто это понятие появилось в его жизни давным-давно, а не каких-нибудь два-три дня назад. Он обсуждал с Рэмзи Осборном будущее Блу Кланси с таким видом, словно понимал, о чем идет речь и вообще прекрасно разбирался в лошадях.

— Мы подумываем насчет Кубка коннозаводчиков, — сообщил он мне. Блеск в глазах Малкольма я воспринял как отчаянный вопрос и в то же время мгновенное решение.

— Если Блу Кланси сегодня хорошо пройдет, — уточнил Рэмзи Осборн.

— До Калифорнии путь неблизкий. В смысле до состязаний мирового уровня, — согласно кивнул я.

Малкольм выслушал мои рассуждения с благодарностью, не выказывая ни малейшего уныния по этому поводу. Скорее даже наоборот, как мне показалось. И по пути в Австралию мы, наверное, заедем не в Сингапур, а в эту самую Калифорнию.