Блу Кланси спокойным шагом направился к линии старта. Наступали прекраснейшие минуты для владельцев — когда сердца, полные надежд, бьются так часто, что готовы выпрыгнуть из груди, когда все оправдания, объяснения, разочарования откладываются на целых десять минут. Малкольм трясущимися руками поднес к глазам мой бинокль.

Тренер был как натянутая струна, как он ни старался это скрыть. Естественно, ведь Арка бывает только раз в году, а жизнь так коротка!

Казалось, лошади целую вечность распределялись по стартовым кабинкам, но вот, ко всеобщему удовлетворению, они заняли наконец свои места на линии старта. Дверцы с треском распахнулись, и разноцветная, громыхающая подковами радуга вырвалась на волю. Двадцать шесть лучших европейских чистокровок летели вперед по кругу скаковой дорожки. Каждый изо всех сил старался доказать на полутора милях зеленой травяной дорожки, что именно он — самый быстрый, самый сильный и выносливый.

— Тебе бинокль не нужен? — спросил Малкольм с надеждой в голосе.

— Оставь себе, я вижу и так.

Я хорошо различал цвета Рэмзи Осборна примерно посредине группы. Лошадь шла легко, как, впрочем, и все остальные участники этой скачки. В Арке нужно было держаться простого правила: в первой десятке обогнуть последний длинный правый поворот, не перенапрячься на прямой и прибавить в самом конце, насколько позволит выносливость лошади. Иногда, если Арка стартует медленно, один из жокеев может проскользнуть вперед на повороте и сильно оторваться от остальных; иной раз все лошади идут ровно, и тогда скачка превращается в настоящую битву за победу. Арка, в которой участвовал Блу Кланси, похоже, неслась с беспощадной скоростью, и на финишную прямую он вышел, насколько я понял, восьмым или десятым в плотной группе летящих, как ветер, лошадей.

Малкольм возбужденно орал: «Давай! Вперед!» — так, будто это было его последнее дыхание. Дамы вокруг нас, в шелковых платьях и шляпках, и мужчины в светлых утренних костюмах, охваченные теми же чувствами, кричали, подгоняя лошадей своими воплями, ругались и молились на всех возможных языках. Малкольм опустил бинокль и пронзительно завизжал, полностью увлеченный тем, что происходило на скаковой дорожке, забыв обо всем на свете, будто в мире не осталось ничего, кроме несущихся быстрее ветра лошадей.

Я понял, что для Блу Кланси настало время сделать свой ход. Он все еще шел очень ровно и пока оставался пятым. Вот он пошел быстрее. Четвертый…

Тренер, более сдержанный, чем владельцы, тоже начал приговаривать, полушепотом, почти не дыша: «Давай, давай же…» Но две лошади, которые держались почти вровень с Блу Кланси, неожиданно рванули вперед и обошли его, и надежда, загоревшаяся было в сердце тренера, угасла. Он тяжело вздохнул, плечи его опустились.

Финишную черту лошади пересекли такой тесной кучей, что только фотофиниш мог установить истинную очередность. Блу Кланси и его жокей боролись до конца, старались перед финишем отыграть каждый метр и отставали от победителя всего на два корпуса, насколько мы — Малкольм, Рэмзи Осборн, тренер и я — смогли рассмотреть с трибуны. Они пришли к финишу вровень со своим ближайшим соперником, и только по морде лошади потом можно будет определить, кто был впереди.

— На кивке, — сказал тренер, отозвавшись на мои мысли.

Глаза Малкольма сверкали от возбуждения, лицо разрумянилось. Он потребовал разъяснений:

— Что это означает? Мы пришли третьими? Скажите, что мы пришли третьими!

Тренер ответил:

— Думаю, это в самом деле так. Все решит фотофиниш.

Мы поспешили вниз, в загон, где расседлывают лошадей. Малкольм был слегка ошеломлен и все еще никак не мог перевести дух. Он снова спрашивал:

— Что это значит — на кивке?

— Лошадь в галопе опускает голову вперед при каждом скачке, в определенном ритме: вперед-назад, вперед-назад. Если две лошади финишируют вместе, как сейчас, и морда одной из них оказывается впереди, когда они пересекают финишную черту, а морда другой лошади — чуть сзади… вот, это и означает на кивке.

— То есть как повезет?

— Как повезет.

— Господи! Никогда не думал, что способен ощутить что-либо подобное! Никогда не думал, что буду так волноваться. Я считал, что это будет просто легкое развлечение.

Он смотрел на меня с таким изумлением, будто я раньше него побывал в неведомой стране, а теперь он сам открыл для себя это чудо.

Рэмзи Осборн просиял от удовольствия и заорал во всю глотку, когда объявили, что Блу Кланси пришел третьим. Он сказал, что совершенно счастлив — продажа половины Блу Кланси обернулась для него успехом. Все вокруг поздравляли Малкольма и Осборна, их представили владельцу победителя, который был из Италии и не понимал эмоциональной речи Осборна. Вспышки фоторепортеров сверкали, как искусственные солнца. Вокруг было полно телекамер, газетчики с микрофонами задавали какие-то вопросы, звучали выступления комментаторов. Малкольм явно завидовал итальянцу: третье место — совсем не плохо, но лучший все-таки — победитель.

Мы вчетвером отправились выпить по случаю победы — естественно, шампанского.

— Решено! Кубок коннозаводчиков — чего бы это ни стоило! — сказал Рэмзи Осборн.

— Посмотрим, в каком состоянии он будет завтра. Это была тяжелая скачка, — заметил тренер.

— С ним все будет в порядке. Вы видели, как он скакал? Всего на два корпуса позади победителя. Это мировой класс, кроме шуток! — доверительно поделился своим мнением Осборн.

Тренер задумался, но возражать не стал. Фаворит, первоклассный скакун, пришел вторым, и победа ускользнула от него, несомненно, только из-за предыдущих изнурительных скачек. А после этой изматывающей Арки он, наверное, еще не скоро придет в форму. Французский фаворит (и мой), Мейер Be, пришел пятым. Блу Кланси оказался даже лучше, чем я предполагал. Может быть, ему повезет в Кубке коннозаводчиков, если мы туда отправимся. Я надеялся, что он победит, но я обычно очень осторожен с надеждами.

День близился к вечеру. Мы выпили свое шампанское, и Малкольм, уставший почти так же, как его лошадь, все еще в радостном возбуждении, сел в лимузин, который отвез нас в аэропорт, и сомкнул веки, как только опустился в кресло самолета. Прежде чем заснуть, он сонно пробормотал:

— Моя первая в жизни лошадь… Третья в Арке. Неплохо, а?

— Неплохо.

— Я собираюсь назвать жеребенка Крезом.

— Почему Крезом? — спросил я.

Малкольм улыбнулся, не открывая глаз:

— Так звали одного очень богатого грека.

Малкольм чувствовал себя в «Савое» как в клетке.

Ночью в воскресенье, когда мы вернулись из Парижа, у него едва хватило сил раздеться. Но в понедельник утром он ожил и раздраженно заявил, расхаживая туда-сюда по ковру, что еще одна неделя в гостинице сведет его с ума.

— Я возвращаюсь в Квантум. Я соскучился по собакам, — сказал он.