Иногда меня спрашивают:

– Даша, вы от рождения шатенка?

Нет, я блондинка. Появилась на свет с голубыми глазами и светлыми волосами. На некоторых детских и юношеских фотографиях у меня вроде как темные волосы, но это из-за некачественного черно-белого изображения. Я никогда не изменяла своему цвету волос, странная прическа на снимках, украшающих мои стартовые издания, объясняется химиотерапией.

К чему я сейчас все это вспомнила? Пока будете лечиться от рака, вам встретятся разные люди, и некоторые могут больно ранить вас словом. Ну, вроде мамаши, посчитавшей репетиторшу своего сына заразной. Но тех, кто захочет вам помочь, посочувствует, скажет доброе, ободряющее слово, будет намного больше. В мире подавляющее количество хороших людей, злых намного меньше, постарайтесь не замечать дураков и откровенно бестактных мужчин и женщин, способных ткнуть в вас пальцем и заорать: «Вань, глянь, она совсем лысая!» Вы-то выздоровеете, волосы снова отрастут, а идиоту ничто не поможет поумнеть. Не обижайтесь на него и не расстраивайтесь. Это просто кретин.

Кроме химиотерапевта и медсестры из процедурного кабинета, мне пришлось познакомиться с районным онкологом. И каждый раз, входя в диспансер на улице Лизы Чайкиной, я, избалованная обходительным, очень профессиональным коллективом шестьдесят второй больницы, привыкшая к внимательному, терпеливому, никогда не повышающему голос Игорю Анатольевичу, испытывала шок. От чего? Ну, во-первых, от интерьера. Диспансер «радовал» пациентов большими, давно не мытыми окнами, горшками с засохшими растениями и люстрами, из которых была выкручена половина лампочек (вероятно, таким образом местное начальство экономило электричество). Кондиционеров в заведении не было, а форточки закрыты, поэтому в помещении стояла духота. О такой вещи, как кулер с водой, больные даже не мечтали, в туалет лучше было не соваться.

Поэтому на прием к онкологу я собиралась, как на войну. Знала, в очереди придется просидеть часа четыре, попить будет негде. Поэтому складывала в сумку: бутылку минералки, бумажные салфетки, маленький пузырек с жидким мылом… Еще брала одноразовую пеленку, чтобы устраиваться на нее, а не на подозрительную простынку в кабинете врача (белье на кушетке не менялось, либо плюхайся на то, на чем лежали другие, либо приноси с собой свое). А еще в коридорах не хватало стульев. Там стояло несколько кресел и диванов, на которых не могли разместиться все пациенты. Простояв однажды два часа у стены, я купила складную табуретку и стала приносить ее с собой.

Но все это было ничто по сравнению с медицинским персоналом. Участковым врачом оказалась дама пенсионного возраста, всегда обутая в домашние тапки и одетая в растянутую вязаную кофту. Ну ладно, может, у нее болели ноги, а не очень большая зарплата не позволяла ей модно одеваться, но неужели трудно помыть голову, аккуратно причесать волосы и погладить юбку? С онкологом-неряхой совсем не хотелось иметь дело, но альтернативы в те годы у больных не было. Доктор отлично понимала, что пациенты зависят от нее, и вела себя с людьми, как капризная барынька.

Очень часто пресса обвиняет известных людей в звездности, журналы и газеты нередко пишут об актерах, певцах, художниках, которые грубят простым людям и хамят корреспондентам. Согласна, это бывает. Но почему никто не упоминает о врачах, не уважающих больных, заставляющих пациентов униженно кланяться за дармовые лекарства? Как назвать эскулапов, изображающих из себя чуть ли не господа бога? Между прочим, бесплатные препараты не их личная собственность, средства на них выделяет государство. Зазвездившийся по полной программе доктор, считающий себя всемогущественным, имеющим право дать или не дать необходимые больному лекарства, на самом деле просто обязан выписать рецепт. Но в диспансере на улице Лизы Чайкиной из оформления бумажки с печатью делали настоящий спектакль под названием «Все больные – мошенники».

Мне, например, полагалась коробочка, в которой содержалось тридцать таблеток.

Придя впервые на прием, я услышала от химиотерапевта:

– Сегодня десятое число. В следующий раз являйтесь за тамоксифеном ровно через месяц, одиннадцатого. Не забудьте записаться, иначе я вас не приму!

– Простите, одиннадцатое будет четверг, мой рабочий день. Нельзя ли мне прийти десятого, в среду? – попросила я.

– Ваше число одиннадцатое! – гаркнула тетка. – Ни минутой раньше!

– Но почему? – удивилась я.

– Потому что у вас еще останется на руках лекарство! – зашипела онколог. – Ишь, хитрые! Норовят оттяпать халявы побольше, а потом продают и наживаются!

В первую секунду я подумала, что она неудачно пошутила. Потом увидела злой взгляд, презрительно поджатые губы и поняла: тетка говорит серьезно.

Я решила воззвать к логике мегеры:

– Десятого в упаковке останется одна таблетка. Боюсь, мне не удастся сбыть ее за большие деньги.

– Нечего болтать. Полно народа под дверью сидит, – оборвала доктор. – Явитесь одиннадцатого, и точка. Не хотите подчиняться правилам, покупайте за свои деньги.

– Тамоксифен продается в аптеках? – обрадовалась я. – Выпишите, пожалуйста, рецепт.

– Нет! – отрезала она.

Я удивилась.

– Почему? Буду сама приобретать его, избавлю вас от своих посещений.

– Нет! – гаркнула баба, только что кричавшая: «Не хотите, покупайте сами». – Вам положено бесплатно, вот и пользуйтесь тем, что дает государство. Одиннадцатое число! Припретесь десятого, уйдете с пустыми руками. Меня обмануть невозможно! Будете спорить, вообще ничего никогда не дам. Следующий!

Я вышла из кабинета гарпии в состоянии полнейшего изумления. «Добрая» бабка подозревает всех больных в желании торговать тамоксифеном. Ну, это еще можно понять, небось она сама проворачивает аферы с медикаментами. Люди, как правило, подозревают других в том, что совершают сами. Но почему не выписать рецепт и не избавиться от лишней пациентки? Государство сэкономит бесплатные таблетки, очередь к кабинету районного онколога уменьшится на одного человека, я не буду привязана к определенной дате. Кому плохо? Чем, кроме элементарной вредности, можно объяснить поведение мерзкой бабы?

В голову неожиданно пришло воспоминание. У одной моей подруги посадили не так давно в следственный изолятор сына. Я помогала ей передавать для него продукты. Порядки в Бутырской тюрьме ужасали, и там тоже назначалось определенное число для передачи. Один раз мы приехали на два дня раньше. Полная блондинка в форме глянула в документы и гаркнула:

– Не приму. Сегодня не ваш день.

– Меня отправляют в командировку, – заныла моя подруга, – пожалуйста, сделайте одолжение, иначе сын останется голодным.

– Ладно, – буркнула приемщица, – давай харчи.

Даже в Бутырской тюрьме надзиратели способны на жалость! Получается, что онкологический диспансер хуже, чем СИЗО? Но больные не совершили ничего плохого, их, вообще-то, следует пожалеть, приободрить, проявить к ним внимание…