– Как и обещал. Сотня. В следующий раз будет столько же. Выращены именно для вашего господина. Идеальные машины для убийств. Не знают чувств и эмоций. Не знают женщин. Воздержание как один из методов давления и вызова агрессии. Каждый злее раздразненного, голодного хищника. Все имеют встроенные чипы и могут быть управляемы господином Мортифером дистанционно. Сейчас я активирую их, и он увидит всю сотню на мониторах лаборатории. Заодно дам ему знать, что вы здесь.

Я кивнула, осматривая солдат и гадая, что они есть. Это ведь смертные, но с какими-то особыми возможностями, взращенные именно для нужд Нейла в течение тридцати лет. Они все примерно одного возраста.

– Вы можете приступать. Дорога каждая секунда, – сказал Лофт и встал рядом со мной.

Я мысленно сосчитала до десяти и закрыла глаза:

«Нейл, я здесь. Нейл! Нейл!»

Его имя… каждую секунду с интервалами в мгновения. Представляя, как проходит сквозь лабиринты времени, разрушая стены. Это словно производить в уме одну и ту же картинку. Как на повторе в видеоплейере. В наушнике щелкает женским голосом отсчет: «Один…два…три…»

Где-то на цифре «двадцать три» начинаю чувствовать, как учащаются дыхание и сердцебиение. Легкие приступы паники, как при атаках депрессии. Мое сознание проводника так запрограммировано – оно зовет «вхолостую» и нагрузка на удержание связи увеличивается. Первым провалом, теряя изображение, которое воспроизводила для себя до сих пор, и погружаясь в кратковременный кошмар, в котором я снова тону и теперь уже тщетно зову Нейла, испытывая страх… Тряхнуть головой, выныривая на поверхность, не давая мозгу сбиваться. Представляя снова лабиринты. Как он идет ко мне и пока не доходит.

«Тридцать восемь…»

По спине градом катится пот, и первые вспышки боли пробивают виски, заставляя морщиться, сжимать пальцы в кулаки.

– У вас идет кровь носом…

Слышу как сквозь вату, и перед глазами на мгновения все расплывается. Почему так рано? Прошло всего восемь минут. Я могу дольше, должна все двадцать. Обязана провести чертовую сотню. А не тридцать. Это ничего не даст Нейлу, а следующий переход не раньше, чем через месяц, и война может вспыхнуть в любую секунду.

«Сорок четыре…»

Снова ступени, и теперь уже по лабиринту иду я, сбивая ноги, в кромешной темноте, на ощупь. В босые ступни впиваются битые стекла. Ни луча света, и даже не знаю, где я. Пока мое тело вдруг не начинают обвивать веревки… а уже через мгновение я чувствую, что это колючая проволока, она вспарывает мне кожу, рвет ее до мяса, едва я пытаюсь сопротивляться…

Но я знаю, что должна звать Нейла. И звать не так, как обычно, если не хочу умереть, я должна сказать наши слова… он поймет, что нужно прервать переход и забрать меня.

«Пятьдесят девять».

Смотреть снова на каменные лица солдат с горящими глазами, устремленными на меня, и не понимать, что они чувствуют, потому что это так напоминает голодную ненависть. Вполне возможно, именно это они и испытывают. Их так воспитали. Это вложили в подкорку их мозга. Ненависть, голод, жажду убивать. Надеяться, что новое видение даст мне передышку хотя бы в три минуты, галлюцинации не начнут изматывать беспрерывно.

«Шестьдесят семь…» Шестнадцать минут, а у меня голова болит так, словно ее вскрывают изнутри, и слезы катятся по щекам, я даже чувствую, как течет кровь по губам и по шее. Лопнули сосуды в носу от давления. Началось! Теперь только война с собственным телом.

«Нейл! Нейл!»

Его имя на одной ноте. Идет ко мне через какие-то стены, ломая их, а перед ним появляются новые, и словно я сама не пускаю его, давая ложные картинки, и я знаю, что он видит меня, чувствует, но не может дойти.

«Восемьдесят пять…»

В ушах раздался вой, по нарастающей. Сигнал тревоги, и у меня дрожат колени, я смотрю сквозь туман на оставшиеся пятнадцать солдат. Я должна провести всех, иначе все напрасно. Всех. Марис говорил, что девяносто. Должно быть хотя бы девяносто. Дикая боль в ушах, и я невольно зажимаю их руками, смотрю на свои ладони, и они в крови.

Я снова в темноте, и на моей шее петля. Я вижу Нейла в каком-то красноватом полумраке, он стоит и не идет ко мне, а я тщетно иду к нему, натягивая верёвку, которую кто-то тянет сзади, и она захлёстывается все сильнее, я перестаю дышать на мгновения, но не перестаю идти. Мне так мало шагов до него. Всего тринадцать. Так мало… и он не видит и не слышит меня. Я должна позвать, иначе задохнусь. Петля душит меня.

«Нейл…Нейл».

Он поворачивает ко мне лицо, и я с ужасом вижу, как горят ненавистью его глаза. Я не выполнила миссию, я все испортила, да? Я все завалила.

«Девяносто два».

Голову разорвало от дикой боли, и тьма, сгущаясь, заставила упасть на колени, заорать, зажимая уши руками. Но я слышу его голос сквозь гул какой-то сирены, от которой дрожит каждый нерв и рвется терпение. Я слышу собственные хриплые крики боли. Но я уже не могу встать, я корчусь на земле, обвитая веревками, которые душат, режут, пережимают, и я вот-вот задохнусь. Трудно противиться. Хочется расслабиться и перестать оттягивать петлю израненными пальцами. Позволить ей затянуться потуже.

«Ты обещала! Ты. Мне. Обещала!» – его голос яркой вспышкой во мраке.

«Нейл… я так сильно НЕлюблю тебя… я не смогла… они нужны тебе… я не смогла… прости меня».

Перед глазами разноцветные точки, и теперь мне слишком светло, так светло, что я ослепла…

* * *

Сквозь вату и пульсирующую боль в ушах:

«Малыш, сделай вздох… ну давай же, дыши. Слышишь меня?»

– Девяносто шесть! Она провела девяносто шесть. Двадцать три минуты. Предел возможности и полное истощение. Принести носилки, перевести в интенсивную терапию.

– Не сметь трогать! Я сам! – яростное рычание и лихорадочные прикосновения к моим волосам, лицу. Хаотично, дико, словно дрожащими руками. Там, где касается, перестает болеть, и каждый вздох уже дается легче.

«Дыши, малыш… Дыши мной. Чувствуешь меня? Слышишь? Открой глаза, маленькая. Посмотри на меня. Сделай еще один вздох, Лия».

С трудом разомкнула веки и вижу его глаза в тумане отчаянного безумия. Уронила голову ему на грудь. Такая тяжелая, и дышать больно. Голова все еще как в тисках.

«Накажу… шкуру спущу… живьем, выдеру плеткой до мяса… удушу своими руками… Почееему так долго? Сучка своевольная!»

А сам целует шею, щеки, волосы и прижимает сильнее к себе. Только сейчас понимаю, что несет на руках.

– Жить будет, – незнакомые голоса, – переливание крови, несколько дорогих и действенных препаратов, полный покой.

– Ты знаешь, все, что нужно, – будет! – голос Нейла, и опять хочется дышать и жить.

Снова марево тумана, проклятые лабиринты и боль. Она не прекращается, и она живет в моей голове. Самое трудное – это выкинуть что-то из головы. Практически невозможно.