3. Я принимаю предложенный Председателем Совета Народных Комиссаров и Народным комиссаром СССР господином Молотовым проект пакта о ненападении, но считаю необходимым выяснить связанные с ним вопросы скорейшим путем.

4. Дополнительный протокол, желаемый Правительством СССР, по моему убеждению, может быть, по существу, выяснен в кратчайший срок, если ответственному государственному деятелю Германии будет предоставлена возможность вести об этом переговоры в Москве лично. Иначе Германское Правительство не представляет себе, каким образом этот дополнительный протокол может быть выяснен и составлен в короткий срок.

5. Напряжение между Германией и Польшей сделалось нетерпимым. Польское поведение по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться со дня на день. Германия, во всяком случае, исполнена решимости отныне всеми средствами ограждать свои интересы против этих притязаний.

6. Я считаю, что при наличии намерения обоих государств вступить в новые отношения друг с другом нецелесообразно терять время. Поэтому я вторично предлагаю Вам принять моего Министра иностранных дел во вторник, 22 августа, но не позднее среды, 23 августа.

Министр иностранных дел имеет всеобъемлющие и неограниченные полномочия, чтобы составить и подписать как пакт о ненападении, так и протокол. Более продолжительное пребывание Министра иностранных дел в Москве, чем один или максимально два дня, невозможно ввиду международного положения.

Я был бы рад получить от Вас скорый ответ».

От себя Риббентроп отправил отдельную телеграмму послу Шуленбургу:

«Пожалуйста, сделайте все, что можете, чтобы поездка состоялась».

Сталин согласился пойти на переговоры с Гитлером в последнюю минуту, когда фюрер вынужден был принять сталинские условия.

Шуленбург шифровкой сообщил в Берлин, что Кремль ждет Риббентропа. Гитлеру передали телеграмму посла в тот момент, когда фюрер со своей свитой сидел за столом. Прочитав телеграмму, он пришел в необыкновенное возбуждение. Вскочил, воздел руки к небу и воскликнул:

— Это стопроцентная победа! Ну, теперь весь мир у меня в кармане! И хотя я никогда этого не делаю, теперь выпью бутылку шампанского!

Вечером 23 августа в служебном кабинете Молотова помимо хозяина немцы увидели Сталина. Шуленбург был поражен: вождь впервые сам вел переговоры с иностранным дипломатом о заключении договора. Иностранные дипломаты вообще не удостаивались аудиенции у Сталина. В наркомате иностранных дел неизменно отвечали, что генеральный секретарь — партийный деятель и внешней политикой не занимается.

Они втроем — Сталин, Молотов и Риббентроп — все решили в один день. Это были на редкость быстрые и откровенные переговоры. Советские коммунисты и немецкие национальные социалисты распоряжались судьбами европейских стран, не испытывая никаких моральных проблем.

Сразу же договорились о Польше: это государство должно исчезнуть с политической карты мира. Сталин ненавидел поляков. Риббентроп предложил поделить Польшу в соответствии с границами 1914 года, но на сей раз Варшава, которая до Первой мировой входила в состав Российской империи, доставалась немцам. Сталин не возражал. Он сам провел толстым цветным карандашом линию на карте, в четвертый раз поделившую Польшу между соседними державами.

Кроме того, Риббентроп предложил, чтобы Финляндия и Эстония вошли в русскую зону влияния, Литва отошла бы к Германии, а Латвию они бы поделили по Даугаве.

Сталин потребовал себе всю Латвию и значительную часть Литвы. Он пояснил, что Балтийский флот нуждается в незамерзающих портах Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс). Риббентроп должен был запросить Берлин. Сделали перерыв. Риббентроп уехал в германское посольство. В Берлин ушла срочная шифротелеграмма: «Пожалуйста, немедленно сообщите фюреру, что первая трехчасовая встреча со Сталиным и Молотовым только что закончилась. Во время обсуждения, которое проходило положительно в нашем духе, обнаружилось, что последним препятствием к окончательному решению является требование русских к нам признать порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) входящими в их сферу влияния. Я буду признателен за подтверждение согласия фюрера».

Ответ из Берлина не заставил себя ждать. Фюрер просил передать своему министру:

— Да, согласен.

В тот момент Гитлер был готов на все — ведь Сталин избавил его от страха перед необходимостью вести войну на два фронта.

Второй раунд переговоров начался в десять вечера. Риббентроп сообщил, что Гитлер согласен: незамерзающие латвийские порты больше нужны России. Атмосфера на переговорах сразу стала дружественной. Ближе к полуночи все договоренности закрепили в секретном дополнительном протоколе к советско-германскому договору о ненападении.

Пункт первый дополнительного протокола гласил:

«В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР».

Договор о ненападении с Германией от 23 августа 1939 года и секретный протокол с советской стороны подписал Молотов, поэтому печально знаменитый документ стал называться пактом Молотова — Риббентропа. Гитлеру нужен был договор, Сталину — протокол. Этот документ вводил в оборот понятие «сфера интересов», которое понималось как свобода политических и военных действий, направленных на захват территорий.

Гитлер согласился с планами Сталина и Молотова присоединить к Советскому Союзу прибалтийские республики, Финляндию, часть

Польши. Это была плата за то, что Москва позволяла Гитлеру уничтожить Польшу. Гитлер не возражал и против того, чтобы Сталин вернул себе Бессарабию, потерянную после Первой мировой войны:

«Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях».

Секретный дополнительный протокол многие десятилетия был главным секретом советской дипломатии. Все советские руководители знали, что протокол есть, но упорно отрицали его существование, понимая, какой это позорный документ. Оригиналы секретных договоренностей с нацистской Германией Молотов долго хранил в личном архиве. Уходя из министерства иностранных дел, сдал их в архив политбюро. Но до самой смерти доказывал всем, что протоколов не было.

Архивами, где хранились высшие секреты государства — от военных до политических, занимался общий отдел ЦК. В его ведении был личный архив Сталина и те взрывоопасные материалы, которые таили от мира и еще больше от собственной страны: оригиналы секретных протоколов, подписанных с немцами в 1939 году, документы о расстреле польских офицеров в Катыни и многое другое, что ограничено наисекретнейшим грифом «особой важности — особая папка» и все еще не раскрыто.

Даже члены политбюро не имели доступа к этим документам и просто не знали, что там хранится. Только двое имели неограниченный доступ ко всем документам — генеральный секретарь, который, естественно, никогда не бывал в архиве, и заведующий общим отделом, хранитель секретов партии.