В кустарнике под пологом повисла мертвая тишина. И в этой тишине, понизив голос до полушепота, священник закончил свою речь:

– Наша молитва не есть просьба к небесам, язычница! Мы не приносим богу подарков, мы возносим ему свою благодарность. Мы помним жертву, принесенную богом во имя нашего спасения. Наш долг христианский – это долг уважения, который требует донести до самых дальних уголков мира слово о том, кто спас наши души от посмертных страданий, долг научить смертных жить так, чтобы страдания Иисуса не оказались напрасными.

– Ты слышала? – наклонившись, шепнула на ухо юной шаманке лживая казачка. – Даже у русских бог пришел к величию через страдание! Нет мудрости без мучений, нет возмужания без испытаний, нет величия без боли. Скажи теперь, что я не права в своем учении! Чтобы возродиться, народ сир-тя должен увидеть свою погибель.

По счастью, отец Амвросий не услышал этого богохульства. Он поправил на груди тяжелый крест, сложил перед лицом ладони и потребовал:

– Помолимся, дети мои. Вознесем молитву тому, кто не пожалел себя ради нашего счастья. Тому, чья любовь к нам, грешным, есть залог жизни вечной. Скажем ему, что память о подвиге Христовом хранится в душах наших и его самоотречение во славу ближних есть нам всем пример в деяниях земных, коему следовать все мы стремимся и станем следовать в меру слабых сил своих человеческих…

Казаки и их спутницы стали подниматься на колени, крестясь и кланяясь, – и уже очень давно ватага не возносила своих молитв с подобным воодушевлением.

– У любого бога есть свои обряды, пробуждающие сокровенные силы и дарующие власть, – прошептала злобная Нине-пухуця. – Я буду не я, если не сломаю этого пастыря и не выведаю все его тайны!

– Зачем тебе это? – не поняла Митаюки. – Разве ты не сильнейшая среди шаманок?

– Моя мудрость ведома и другим шаманам. Колдовство русского пастыря неведомо в землях сир-тя никому. Если я смогу постичь ее и сложить со своей мудростью, под этим солнцем не найдется никого, способного передо мной устоять!

Казачка Елена тихо причмокнула губами и стала осторожно пробираться вперед, поближе к несчастному священнику.

– Верховная шаманка всех земель… – одними губами прошептала Митаюки-нэ.

Обещание Нине-пухуця было завораживающим, невероятным… Но правдоподобным. Если исчезнут все самые сильные колдуны и их великие роды, то верховной шаманкой возможно стать просто знающей и просто умелой… И успевшей найти себе прочное место в новом мире.

Однако служительница смерти была известна среди сир-тя не только своей злобой и коварством, но и лживостью, а потому ближайшие дни Митаюки посвятила не пустым мечтаниям, а изготовлению защитного амулета, спасающего своего владельца от порчи и сглаза, от навета и страха, от чужой воли и лживых мороков. Сделать это было непросто – но мудрые воспитательницы Дома Девичества научили юную шаманку терпению.

Вырезав из выброшенной казаками толстой грудной кожи волчатника солнечный круг, она все свободное время посвящала тому, что калила в углях остроконечный голыш, а потом, читая заговоры, чертила им на амулете священные руны, оные чары впитывающие и закрепляющие.

Для пробуждения оберега требовалась кровь – но Митаюки добыла ее без особого труда, когда один из вернувшихся дозоров пригнал к лагерю беглецов упитанного цветастого спинокрыла – летать не умеющего, однако нарастившего на хребтине три десятка тонких и широких пластин, чем-то похожих на стрекозиные. Воины забили бедолагу на ужин, и юная шаманка успела подсунуть кожаный круг под хлынувшую струю парной крови, быстро наговаривая призывы о помощи к непобедимому хозяину священной березы, вершителю земных судеб и жизней, омывателю земли, пред мощью которого становится смешным любое колдовство.

Тем временем жизнь лагеря шла своим чередом. Вернулись дальние дозоры и прилюдно отчитались Ивану Егорову о своих успехах. Куда под общим навесом от лишних ушей спрячешься? Да и зачем? Средь казаков атаману скрывать что-то от сотоварищей не пристало.

Лазутчики, ушедшие на север, вернулись спустя три дня, найдя там только снег и холод, мертвую тундру, по которой бродили небольшие стада оленей. Чуть ближе к солнцу, средь сочного кустарника, паслись мохнатые длинноносые товлынги, набивая себе брюхо.

– Во-от с такими бивнями! – Семенко развел руки, насколько хватило размаха. – А то и больше! Вот токмо копьем их, вестимо, не взять. Велики больно туши. Разве токмо верхом, на скаку, да пикой – тогда пробьешь. Да и то в сердце попасть надобно. Мы же и подходить не стали. Чего тревожить попусту?

Почти сразу вслед за волковским дозором вернулся Кондрат Чугреев, махнул рукой на юг:

– До первых опушек дня два пути. В трех днях, мыслю, уже чаща будет. Над ней мы дым заметили. Один, правда, всего. Однако дальше не пошли. Наследить возле ворога побоялись. Коли о появлении нашем дикари проведают, нам тут, без убежища, несдобровать.

Василий Яросев, посланный на восток, вернулся с известием о полноводной реке, перекрывающей путь дальше всего в одном дне пути.

– Прости, атаман, брода не нашли, – развел руками казак. – Переплыть можно, сажен десять всего от берега до берега. Да токмо ведь куда вплавь с нашими ранеными?

– Никуда, – согласился Иван Егоров. – Однако река – это хорошо… Места удобные для лагеря есть?

– Несколько пляжей просторных заметили на боковых протоках. Иные со стороны солнца бесовского деревьями поросли. Коли там встать, то даже с драконов издалека не углядят.

– Что же, – недолго раздумывал воевода. – Коли так, то веди.

За два дня, без спешки, путники перебрались на берег найденной казаками реки, перетянув пологами пару узких, вдающихся глубоко в кустарник галечных пляжей, после чего взялись за однообразный, но жизненно важный труд: резать длинные и гибкие ивовые прутья и плести из них двух-трехсаженные щиты. Пока женщины и раненые возились с этой нудной работой, мужики поздоровее, раздевшись, уходили в реку и наискось к течению вбивали в дно колья, в нескольких шагах один от другого. Михейко Ослоп ухитрялся сделать это даже на самой глубине – ему роста хватало. Затем к кольям привязывались ивовые щиты – и рыболовный закол был готов. Идущая снизу против течения рыба натыкалась на ивовую стену, шла по ней до отмели, там отворачивала вниз, упиралась в другую, короткую преграду, направленную круто вверх по течению, поворачивала, возвращаясь к первой стене, поворачивала… И так по кругу до тех пор, пока поутру не приходил рыбак с корзиной и не вычерпывал собравшуюся добычу.

Закол наконец-то избавил ватагу от голода – однако все знали, что ненадолго. Даже самое уловное место всегда быстро оскудевает, а потому до этого момента требовалось поставить еще несколько ловушек в достаточном удалении одна от другой, а лучше всего и вовсе на других протоках. Посему работа по плетению щитов и вбиванию кольев не прекратилась.

Пока большинство казаков занимались заколами, десяток Кондрата Чугреева спустился на два перехода вниз по течению реки, ближе к лесным зарослям, и свалил там огромную, в три обхвата, липу. В несколько топоров казаки всего за два дня вытесали из нее пятисаженный челн-долбленку, с которым и вернулись к лагерю – шестеро на веслах, остальные пешком. Без лодок казаки чувствовали себя как без рук, не умели жить пешеходами!