Когда меня немного отпускает, я пишу Джесмин и спрашиваю, не могла бы она положить телефон около рояля и немного поиграть для меня. Я не объясняю зачем, а она не спрашивает.

И это немного помогает.

Когда она заканчивает играть, я рассказываю, что, возможно, скоро отправлюсь в тюрьму.

Чаще всего это происходит, когда я абсолютно спокоен. Когда засыпаю. Или когда слушаю, как играет Джесмин. Когда мне хотелось бы, чтобы в голову приходили идеи будущих рассказов, а вместо этого в моей душе распахивается синевато-серое зимнее небо.

И тогда я начинаю думать, а что если… Начинаю все сначала. Переигрываю ситуацию.

Это отсутствие действий. Я не пишу Марсу никаких смс. Что еще это могло бы быть? Думаю, для начала я мог бы попытаться уговорить их не ходить в кино. Но это сложно представить, потому что тогда мне пришлось бы убедить их не ходить на фильм, который они очень хотели увидеть. При этом я не смог бы представить им доказательств, что им действительно угрожает опасность.

Я не представляю, что мог сделать Марс. Меня там не было и я никак не мог повлиять на ситуацию. Не представляю, что мог сделать водитель трейлера. Я могу контролировать лишь свои действия. А в тех обстоятельствах я мог лишь бездействовать. Ничего не делать очень легко. Я хорошо умею ничего не делать.

Поэтому я не пишу Марсу. Вместо этого я просто пятнадцать минут жду. Говорю себе, что они скоро приедут и мое смс не поможет им приехать быстрее. Я очень хочу написать, но не делаю этого. Я не пишу Марсу.

В ожидании их появления я перелистываю книгу, которую уже собирался поставить на полку. Когда я наконец возвращаюсь к работе, то вдруг слышу ужасное подобие женского голоса.

– Простите, молодой человек, где у вас тут «Пятьдесят оттенков серого»? Только, пожалуйста, дайте новые экземпляры. – Это Блейк. А Эли и Марс стоят рядом.

Я улыбаюсь.

– Вам известно, что в этой книге речь идет о людях, а не об овцах, не так ли?

– О… тогда проехали.

И мы все заливаемся смехом.

– Как фильм? – интересуюсь я.

– Великолепно, – в унисон отвечают Блейк и Эли, а Марс говорит:

– Паршиво.

Они пялятся на него. Он лишь пожимает плечами.

– DC стало собственностью Marvel. – Они в ответ закатывают глаза.

– Только подумай, твое несусветное занудство мешает тебе наслаждаться жизнью, – восклицает Блейк.

– Эй, я удивлен, что ты вообще пошел в кино. Я думал, Джесмин держит твои яйца в маленькой бархатной коробочке, – выпаливает Марс.

Охххххххххххх, мы стонем от смеха.

Эли шикает на нас.

– Бро, спроси свою маму, мои яйца именно там, где должны быть.

Мы стонем еще громче.

– О, черт, – восклицает Блейк, указывая на Марса, и закрывает ладонью рот. – Ну, ты попал, чувак.

Марс уже собирается что-то сказать, но я, улыбаясь, прижимаю палец к губам.

– Слушайте, вы. Остыньте. Из-за вас меня уволят. Сделаем вид, что Марс сказал в ответ какую-нибудь гадость.

Эли протягивает Марсу ладонь, и они с громким шлепком пожимают друг другу руки.

Блейк заглядывает в свой телефон.

– Блэйд, пора сваливать. Нас ждет погоня за белками, и еще я не отказался бы заглянуть за коктейлями к Бобби.

Я стягиваю свой зеленый фартук и направляюсь в подсобку. Уходя, слышу, как Марс говорит:

– Чуваки, нам надо завести подружек. Всем, кроме тебя, Эли. Вместо того чтобы гоняться за чертовыми белками. Вы все – придурки.

Их голоса стихают у меня за спиной, уносясь в небеса.

Вот как все должно было произойти в тот злополучный день.

Так что я не пишу Марсу. Я не достаю телефон из кармана, а продолжаю расставлять книги по полкам, пока друзья не приходят, а потом мы все вместе болтаем, хохочем и, сами того не осознавая, преклоняем колена перед алтарем жизни. Я жду. Я не пишу Марсу.

И они больше не лежат мертвыми посреди хаоса огней и криков, а их алая кровь не растекается по темному асфальту, становясь с ним единым целым.

Так что я не пишу Марсу.

Я не пишу Марсу.

Я не пишу Марсу.

Я лежу под роялем, заложив руки за голову, и слушаю, как она играет. В этом положении мне кажется, что я растворяюсь в океане, в котором отражаются звезды. И это меня успокаивает.

Она перестает играть. Некоторое время я лежу не шевелясь. И уже намереваюсь встать, как вдруг Джесмин опускается на колени и заглядывает под рояль. А затем проскальзывает под инструмент и укладывается рядом со мной, глядя вверх.

– Привет, – говорит она.

– Ты играла просто феноменально.

– Но ты не мог не заметить, как я облажалась в последней части.

– Я все заметил. Как называется это произведение? Оно великолепно.

– «Игра воды» Равеля. Это произведение очень трудно для исполнения, но я просто не могла выбрать что-нибудь простое, даже если бы сыграла это идеально. – Она скрещивает ноги и расправляет на бедрах свой сарафан. – Так вот, оказывается, как здесь, внизу.

– Я залез сюда не ради вида, а ради звука. Ты испачкаешься.

Она фыркает.

– Какая разница? В детстве я ходила ловить лягушек вместе с братьями. У меня до сих пор еще осталась грязь под ногтями.

– Ты скакала по лужам?

Она вздыхает и закатывает глаза.

– И вот мы снова столкнулись с проявлением расизма.

– Что? Нет. Да ладно тебе. Каким образом?

– Да, каждый раз, когда я говорю о том, что жила в глубинке, ты ужасно удивляешься, потому что азиаты не могут жить в глубинке.

– Вовсе нет.

– Тогда ты просто сексист.

– Нет.

– Если бы я была семнадцатилетним белым парнем из Джексона, штат Теннесси, удивился бы ты, узнав, что я ходила ловить лягушек с братьями?

Черт. Ну ты попал.

– Да?..

– Лгун. И сексист.

– Нет! Ведь ты пианистка, а я думал, что все вы очень бережете свои руки. – Молодец. Быстро соображаешь.

Она подавляет смешок и тыльной стороной руки слегка бьет меня в живот.

– Вот тебе… музыканционист.

Я сгибаюсь пополам и хохочу.

– Ой. Больно. Хотя это меня не удивляет, потому что девчонки и дерутся тоже неплохо.

– Засранец, – с улыбкой ворчит она. – А вообще я тоже хочу послушать, как звучит музыка, если слушать отсюда. Иди, сыграй что-нибудь.