Теперь, лишившись грузов, ожидаемых с «Прогрессом», мы должны более обдуманно собирать мусор, складируемый в пустых грузовых кораблях, всякий раз убеждаясь, что не выбросили ничего полезного. Мы с Терри проводим некоторое время, проверяя мешки с вещами, отправленными на выброс другими членами экипажа, в поисках пищи, чистой одежды и других запасов. За работой мы обсуждаем, стартует ли сколько-нибудь близко к назначенной дате «Союз», на котором улетит Терри. Перебирая пищевые пакеты, я вдруг замечаю, что держу в руках нечто из ткани. Это же неизвестно чье ношеное белье! Я отправляю его в мусор и даю себе обещание сто раз вымыть руки, заведомо невыполнимое в отсутствие проточной воды.

Есть и хорошие новости: аппарат «Сидра» в «Ноуде-3» заработал. Он бездействовал из-за того, что не запускался вентилятор, прогоняющий воздух через систему. После изучения и обсуждения вопроса Земля нашла решение – заменить только двигатель вентилятора, не извлекая агрегат из стойки. Чудесным образом это сработало, и мы снова дышим чистым воздухом. Поразительно, как это поднимает дух.

В эту пятницу мы ужинаем в русском сегменте, зная, что это один из последних совместных вечеров с Терри, Антоном и Самантой. Терри плывет в американский сегмент за последним мороженым, прибывшим на SpaceX, и возвращается обеспокоенным.

– Скотт, Земля пытается связаться с тобой. Немедленно позвони своей дочери Саманте. Сказали, что это срочно.

– Почему мне не позвонили сюда? – спрашиваю я.

В русском сегменте тоже есть канал связи с Землей.

Товарищи смотрят на меня с тревогой. Они знают, что я получил аналогичный звонок на космическую станцию пять лет назад, когда было совершено нападение на жену моего брата.

– Я уверен, что все в порядке, – говорю я скорее для их, а не своего спокойствия, и спешу в свою каюту, чтобы поговорить без свидетелей.

Только теперь я понимаю, что мы находимся вне зоны радиосвязи и еще 20 минут позвонить не получится. Все это время я думаю о Саманте, вспоминая, какой она была в разном возрасте: малышкой-непоседой, первоклашкой с сияющими глазами, нервным подростком. Я до сих пор виню себя за сложности в наших отношениях с Самантой после того, как мы с ее матерью расстались. Подростковые и ранние юношеские годы – трудное время для многих детей, вдобавок Саманте пришлось справляться с тяжелыми последствиями распада семьи и заботиться о матери и младшей сестре, а я даже не знал о многих испытаниях, выпавших на ее долю. Нам постоянно приходится искать точки соприкосновения и учиться общаться без ссор.

Когда спутники, наконец, занимают нужное положение, я надеваю гарнитуру и кликаю иконку вызова мобильного телефона Саманты. Она отвечает на втором гудке.

– Привет, пап.

Она знает, что это я, потому что все звонки с космической станции проходят через Космический центр имени Джонсона.

– У тебя все нормально? Что случилось? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

– Да так… Я у дяди Марка и Гэбби. Все ушли, и мне одиноко.

По ее голосу я понимаю, что все у нее в порядке. Ей просто скучно.

– Это все? Ничего срочного?

Моя тревога уступает место раздражению. Вспоминаются моменты, когда я терял кого-то из дочек в торговом центре и долго не мог найти, поневоле начиная думать о худшем.

Саманта рассказывает, что прилетела в Тусон, штат Аризона, на школьный выпускной двоюродной сестры Клэр, младшей дочери Марка. Она решила приехать, потому что у нее сейчас тяжелое время и она чувствует себя оторванной от семьи, когда меня нет рядом. Надеялась встряхнуться среди родни, но на следующий вечер после выпускного Марк и Гэбби уехали из города, а вскоре отбыла и Клодия, старшая дочь Марка, и Саманта осталась одна в пустом доме. Она чувствовала себя брошенной и хотела домой, написала несколько электронных писем, оставшихся без ответа, и позвонила Спэнки. Он перенаправил ее вызов в ЦУП, а там по ошибке решили, что он экстренный.

От меня не ускользает абсурдность того, что на годичную изоляцию в космосе обречен я, а от одиночества страдает дочь. В то же время, напоминаю я себе, мои близкие многим жертвуют ради этого полета.

Саманта извиняется, что напугала меня, и обещает в следующий раз изъясняться понятнее. Я возвращаюсь в русский сегмент, чтобы вновь присоединиться к празднеству, в несколько омраченном настроении.

Этой ночью я вижу сон, характерный для сумеречного, дремотного состояния. Он почему-то связан со смертью Бо Байдена, сына вице-президента, вчера скончавшегося от рака мозга в 46 лет. Мы ни разу не встречались, но я слышал о нем много хорошего. Его смерть подействовала на меня сильнее, чем можно было ожидать. В полусне мне приходит в голову, что однажды все мы умрем и будем мертвыми намного дольше, чем жили. Я словно бы даже знаю, каково это, поскольку все мы были «мертвыми» до того, как родились. Для каждого из нас наступил момент, когда мы начали осознавать себя, поняли, что живем, и было предшествовавшее этому ничто, ничем особенно не плохое. Как ни странно, это утешительная мысль. Я бодрствую достаточно долго, чтобы написать Амико об этих размышлениях.

Меня часто спрашивают, посещали ли меня в космосе озарения, чувствую ли я особую близость к Богу или единство со Вселенной, глядя на Землю с такой высоты. Некоторые астронавты возвращаются с новым взглядом на роль человечества в космосе, побуждающим их примкнуть к какой-либо религии или вернуться к вере, в которой они были воспитаны. Не стану оспаривать чужой опыт, но сам духовного прозрения не удостоился.

Я человек с научным типом мышления, жаждущий узнать как можно больше о Вселенной. Мы знаем, что в ней триллионы звезд, больше чем песчинок на планете Земля. Эти звезды составляют менее 5 % вещества Вселенной. Остальное – темная материя и темная энергия. Вселенная невероятно сложна. Случайно ли? Я не знаю.

Меня растили в католической вере, и, как бывает во многих семьях, родители уделяли больше внимания религиозному воспитанию детей, чем собственному духовному развитию. Мы с Марком ходили на уроки катехизиса вплоть до девятого класса, когда в один прекрасный день матери надоело нас туда возить. Она позволила нам выбирать, посещать занятия или нет, и мы, как многие тинейджеры на нашем месте, решили бросить. С тех пор в моей жизни не было места институционально оформленной религии. Когда Саманте было 10 лет, она спросила меня однажды за ужином, какой мы веры.

– Наша вера – «Со всеми вести себя хорошо и доедать овощи», – ответил я, довольный, что так метко охарактеризовал свои религиозные воззрения и что мой ответ ее устроил.

Я уважаю верующих людей, в том числе свою тетю-монахиню, но сам религиозных чувств никогда не испытывал.

На этой неделе мы посвятим много времени эксперименту, который называется «Перемещение жидкостей в организме до, во время и после продолжительного космического полета и его связь с внутричерепным давлением и нарушениями зрения», сокращенно «Перемещение жидкостей». Объектами исследования являемся мы с Мишей, а его результаты имеют огромное значение для будущего космических путешествий.