— Переводи, командир, — сказал Черкасов.

— Продуктов нет, — сказал Саблин. — Промышленных товаров тоже. Ничего нет. Можем обыскать. Магазин закрыт. Все ушли на фронт.

— Последнее вы, должно быть, от себя добавили, — предположил Хомчик.

— Попробуем миром. — Алексей изобразил доброжелательную улыбку и проговорил на языке Гете и Шиллера: — Добрый день, фрау. Не надо пугаться, мы не кусаемся, всего лишь хотим перекусить. Надеюсь, в ваших закромах осталось что-нибудь съестное. Мы не собираемся вас грабить, поверьте. — В качестве доказательства своей искренности он извлек из кармана жменю мятых рейхсмарок и протянул немке.

Та поколебалась, взяла деньги, быстро пересчитала их и изумленно уставилась на щедрого офицера.

«Перебор», — оценил Алексей и еще разок приветливо улыбнулся.

— Ты где их взял, командир? — пробормотал Семашко.

— На Принц-Альбрехтштрассе выдали, — буркнул Саблин.

На помянутой улице в центре Берлина располагалось Главное управление имперской безопасности (РСХА), в ведении которого с сорок четвертого года числилась военная разведка.

Пожилая немка быстро спрятала наличность в карман фартука, промямлила, что сейчас вернется, и удалилась в заднее помещение.

Офицерам что-то подсказывало, что она не держит там зенитную пушку. Но автоматы они на всякий случай держали под рукой.

Старушка отсутствовала недолго. Она принесла две белые булки непривычной формы и сомнительной свежести, бутылку молока, палку колбасы и четверть сырной головы.

Оперативники вежливо поблагодарили ее и покинули магазин. У машины они жадно уплетали еду, запивали ее кисловатым молоком.

— Нас не отравили? — на всякий случай спросил Хомчик.

— Пусть только попробуют, — пробормотал с набитым ртом Семашко и показал мощный мозолистый кулак, символизирующий, видимо, справедливое пролетарское возмездие.

На сытый желудок и птички в лесу пели веселее, и дома выглядели не такими ободранными. После сытного перекуса трое задымили. Некурящий Хомчик обреченно вздохнул и отошел подальше.

— Послушайте, товарищ капитан, а где вы деньги фашистские взяли? — полюбопытствовал Черкасов. — Хотя догадываюсь. Обыск в канцелярии пехотной дивизии. Там еще лежал генерал в парадном мундире.

— А разве эти деньги действительны? — спросил Семашко.

— Нет, — ответил Алексей.

— Тогда что на них купишь?

— Так ведь купили же.

Оперативники засмеялись.

— Кстати, товарищ капитан, насчет Принц-Альбрехтштрассе, — сказал Хомчик, вернувшийся к товарищам. — Вы, конечно, стреляный воробей, все такое. Мы-то понимаем, что вы образно, и все же будьте осторожнее с подобными шуточками. Не все понимают юмор бывалых контрразведчиков. Попадется вам однажды недалекий, прямолинейный и очень принципиальный следователь. Оглянуться не успеете, как станете немецким агентом.

— Так нет больше денег. — Саблин развел руками. — Все на ваше пропитание потратил.

Два офицера опять курили, а он сидел в машине, закрыв глаза, и пережидал, пока уймется дежурный приступ головной боли. Алексей больше не боялся ни своих, ни чужих. Он устал, хотел закончить войну, как-нибудь выжить, а потом что будет, то и будет.

Капитан Саблин и так потерял полтора года. Куда уж больше?

Солдаты оперативно вытащили его и Пустового с минного поля, сразу доставили в госпиталь. Благо машина была под рукой. Там врачи хотя бы кровотечение остановили.

Но всего этого он не помнил. Алексей три недели провалялся в коме, а потом заново учился говорить, есть, двигать конечностями. Сознание возвращалось к нему клочками, память — обрывками.

Мина разорвалась в десяти метрах, удар приняла левая сторона его тела. Он ничем не отличался от трупа, но Всевышний все же повременил с переселением капитана контрразведки из этого мира в иной. Низкий поклон ему за это!

Пустовому доктора ампутировали обе ноги. Одну по колено, вторую — еще выше. Тоже неделя без сознания, потом привыкал, смирялся, выл в подушку, высказывал неподобающие мысли о сведении счетов с жизнью.

Все это Алексей узнал гораздо позже. Сам он угодил в Калинин, где хирурги трудились над ним со всем тщанием. Три осколка, и ведь как-то выжил! Первый прошел вскользь, зацепил верхушку височной кости, срезал волосы, кожу, раскроил череп на ограниченном участке. Второй пронзил бок, переломал ребра, застрял в легком. Третий — в бедре.

Врачи вытаскивали из него эти осколки, сшивали мышцы, сухожилия, удалили часть легкого. Он не различал и не узнавал людей, склоняющихся над ним, не понимал, о чем они говорят. Алексей не мог даже вспомнить, кто он такой. Память его представляла чистый лист, мятый и жеваный. Сознание было ватным, в нем ничего не удерживалось. Координация движений хромала вследствие повреждения мозжечка, голова кружилась даже в лежачем состоянии.

Советские войска уходили на запад. Город Калинин, в котором располагался офицерский госпиталь, превратился в глубокий тыл.

Алексей потихоньку начинал ориентироваться, что-то вспоминал, читал книги. Но тут же последовало еще одно потрясение — частичная парализация правых конечностей, так называемый порез, выражаясь научным языком. Он собирался встать, и вдруг такое несчастье.

— Все в порядке, — убеждал его лечащий врач. — Обычное явление. Сильно повреждена левая сторона вашего тела, отсюда порез справа. Не один вы такой, милейший.

Алексей ежедневно мял свои конечности, пытался хоть как-то ими двигать. Перспектива полной парализации ввергала его в суицидальное состояние.

Только через полгода он начал понемногу вставать. Первый раз поднялся — и рухнул. Все заново, день за днем, месяц за месяцем. Чувствительность правых конечностей возвращалась через титанические усилия. Алексей часто задыхался, его одолевали приступы паники. Врачи постоянно кололи ему обезболивающее. На нем места живого не осталось.

Координация движений возвращалась медленно, со слезами. Память более-менее восстановилась, ожили чувства, эмоции.

Он написал письмо Пустовому, и через три недели получил ответ. Вадим не умер на больничном одре, не покончил с собой, нашел силы жить дальше. Его комиссовали по ранению, дали инвалидность, какую-то медаль, небольшое ежемесячное пособие. Захолустный городок в Кузбассе, старенькая мама. Ни о какой работе, понятно, речь не шла.

«Но почему бы в дальнейшем не замахнуться на роль сторожа при винном заводе? — шутил в письме Пустовой. — Или собраться с духом, сесть и написать мемуары. И про тебя не забуду, командир. Про всех напишу. Ты выздоравливай, может, еще повоюешь. У тебя хотя бы ноги целы».

Снова дальняя дорога, крупный госпиталь наркомата обороны в подмосковных лесах. Состояние Алексея ухудшилось, обострились болячки. Он теперь почти не ходил, постоянно держался за ребра, не мог вздохнуть.