специальности, а доктору еще и финансовым агентом-статистиком, переписчиком; секретарю — следователем… И всем — лекторами, агитаторами, советчиками.

К белой юрте с красным флагом и днем и ночью скакали всадники, больных и старых медленно, осторожно везли на верблюдах, шли пешие вереницами. Тянулись все, как в пустыне к колодцу. Несложные дела и просьбы разрешались немедленно, сложные, запутанные выяснялись допросами всех заинтересованных и свидетелей, обсуждались на многолюдных собраниях.

Пришел казах, спросил, кто судья.

— Я. Что нужно? Слушаю.

— Скажи людям, ушли бы, я хочу сказать тебе одному, — попросил пришедший.

Для разговоров один на один была особая маленькая юрта. Перешли в нее.

— Ну? — Судья приготовился слушать и записывать.

— За горой кочует Улумбеков. Он работал на дороге, убежал и привел пару коней. Хорошие кони, двести рублей стоят.

Судья начал рыться в делах и актах, касающихся Турксибского строительства. Жалоб на Улумбекова не было.

— Ты не врешь? — спросил судья заявителя. — Ты сам кто такой?

— Я тоже работаю на дороге, но я ничего не взял. Я пастух — бобыль.

— Ладно, вызову Улумбекова.

На следующий день Улумбеков пригнал коней, которых взял на строительстве.

В юрте сидели Улумбеков, судья и Тансык.

Судья начал:

— Хорошо работал на дороге, хорошо получал?

— Дали двух коней, — пряча глаза, ответил Улумбеков.

— Хорошие кони?

Опрашиваемый не ответил. Судья вышел из юрты, посмотрел коней и, вернувшись, похвалил:

— Прекрасные кони! И долго ли ты работал за них?

— Одну неделю. Там добрые люди и хорошо платят. — Улумбеков опустил голову.

— Ты врешь! — крикнул судья. — Коней ты угнал самовольно. Как бы хорошо ни платили, за неделю не могут дать пару коней!

— Я говорю правду, — прошептал Улумбеков.

— Нет, врешь! Вот человек, — судья показал на Тансыка, — был на дороге, и он знает, как платят.

Улумбеков поглядел на Тансыка и признался:

— Я украл. Хорошие кони, а я казах и не могу жить без хорошего коня. Пойми, душа моя!

— А если каждый будет угонять по паре, ты пойми, что получится!

Вечером был суд. На поляне горел громадный костер. Около него сидели судья, два заседателя, Улумбеков и Тансык. Тансык выступал как представитель Турксибского строительства. Он обвинял.

Около сидящего Улумбекова держали за поводья пару коней, из-за которых и возник суд.

Многосотенная толпа окружала костер и суд. Улумбеков признавался, что коней он угнал самовольно, но преступления в этом никакого не видел.

— Я казах, казаху нужны хорошие кони, — твердил он. — Судья тоже казах, он, наверное, понимает, что хорошему коню не следует возить землю. Хороший конь должен быть у джигита.

Выходило, что Улумбеков сделал даже прекрасное дело.

Выступал Тансык. Он говорил, что угон казенных лошадей — большое преступление, подрыв строительства.

— Суд отнимет коней — ясно. Только этого мало, самого Улумбекова надо наказать, посадить в тюрьму, чтобы он и все другие помнили: нельзя угонять лошадей. Улумбеков — враг казахскому народу, он разоряет хорошее дело.

— Тансык — не казах, — проговорил Улумбеков.

Толпа сочувственно загудела. У всех была такая любовь к лошадям, что все решительно понимали, почему Улумбеков взял лошадей.

Наступило тяжелое молчание. Никто не хотел обвинять Улумбекова. Это молчание оправдывало его, но судья по закону не мог оправдать и объявил:

— Будет еще раз говорить Тансык! — Тансык был последней его надеждой.

— Я казах, — сказал Тансык. — Люблю коней, и всякий может любить их. Улумбеков не в том виноват, что любит коней, а в том, что мало за них работал. За хорошего коня надо много работать.

— Много, ой много! — закричали в толпе.

— Улумбеков работал одну неделю и угнал пару. Пусть поработает год, полгода, и его не будут судить. Почему Улумбеков должен получать коней даром?

Тансык разбудил в людях чувство справедливости, и люди изменили свое суждение: они сделались обвинителями Улумбекова.

Тансык разъезжал с «кочующим законом» и не предполагал, что нужен Елкину, что его ждут самые разнообразные дела. Прохорову снова требовался переводчик и агитатор, самому Елкину дорог был каждый казах, а тем более дорог Тансык, как ловкий и толковый парень.

Турксиб был задуман не только как строительство 1444 километров рельсового пути, а как полный переворот всей жизни на громадных пространствах. Почти полторы тысячи километров пути должны были лечь по степям Казахстана и перестроить все хозяйство, бытовой уклад людей.

В 1916–1917 годы Казахстан непрерывно богател, только не стадами, а беднотой. Турксибскому строительству предстояло собрать казахстанскую пухару (батраков, безработных, маломощных хозяев — словом, всякую бедноту), дать ей работу, умение, профессию, сбить из распыленной, разбредшейся голытьбы такой отряд, который перекроил бы страну, хозяйство, жизнь и сшил их заново, как того требует социализм.

Каждому инженеру, технику, начальнику участка, дистанции полагалось не только сделать столько-то насыпи, построить столько-то мостов, взорвать столько-то гор, но еще и подготовить из местного населения землекопов, плотников, бурильщиков, кузнецов, слесарей, машинистов… Подготовка людей началась одновременно с первой лопатой грунта, брошенного для насыпи.

Елкин полагал, что Тансык будет полезен, и попросил найти его. Тансык, получив весть, возгордился:

— Ага, без меня ничего не выходит! — и по дороге всем рассказывал, что без него плохи дела, вот он и едет помогать инженерам.

Исатай ехал вместе с Тансыком.

Елкин лежал на топчане в бараке, который выстроили три дня