назад под контору. Барак представлял одну сплошную комнату, его не успели разделить перегородками. Рядом с топчаном был стол, заваленный чертежами.

Шел второй час ночи. Елкину хотелось спать, но мешали: постоянно звонили о машинах с грузом, застрявших в песках, о том, что сбежало несколько человек казахов-рабочих, что дрова поступают медленно, недостает лошадям корма, подул ветер и разметал всю насыпь, сделанную за день.

Елкин заведовал дистанцией — двадцатью километрами строительства. Ему подчинялись полторы тысячи рабочих, дюжина инженеров и техников, человек тридцать бригадиров, десятников, завхозов и прочего мелкого начальства.

На дистанции делали насыпь, взрывали горы, строили мост, бараки на зиму, столовую, конный двор, кооператив. Всюду требовались инструменты, дерево, железо, гвозди, камень, посуда. Людям — одежда, обувь, хлеб, махорка, конверты, газеты…

В списке необходимых вещей была не одна сотня номеров, а дистанция проходила по голой степи. Самый близкий аул стоял от нее в пятидесяти километрах, и в нем ничего не было, кроме баранов. Все, что требовалось строительству и людям, привозили из центра Союза; на участки груз доставлялся автомобилями.

По утрам, в пять-шесть часов, Елкина будил телефон. День проходил в разъездах и беготне по дистанции. Вечером заседания, обсуждения. Ночью снова телефон. Он так и висел над головой инженера.

Елкин открыл папку с делами о рабочих из коренного населения. Сверху лежала вырезка из постановления Совета Народных Комиссаров РСФСР:

«В целях вовлечения местного населения в хозяйственную жизнь района (тяготеющего к дороге) и образования из его состава рабочих кадров обязать Наркомпуть и Наркомтруд принимать на постройку Туркестано-Сибирской железной дороги чернорабочую силу преимущественно из местного населения, разработав одновременно мероприятия по подготовке квалифицированной рабочей силы из местного населения».

Инженер в основной части выполнил его — у него на дистанции работало три сотни казахов: артель землекопов, артель землевозов, дровоколы, грузчики. Но с ними было много хлопот. Многие из казахов до поступления на дорогу никогда не занимались строительными работами, не брали в руки лопаты и лома и при сдельной оплате зарабатывали мало. Они часто убегали с дороги в аулы и незаконными средствами повышали свой заработок — угоняли лошадей, уносили спецодежду. У них было убеждение, что их обсчитывают; понять же, что нужна выучка и старание, они сразу не могли.

Вот заявление: «Землю копать не буду: тяжело. Хочу быть инженером».

Вот дровоколы, сторожа, землевозы — целая группа просится в инженеры и техники.

Елкин отбрасывал в сторону все эти документы и злился.

— Всюду убеждение, что их обманывают, обсчитывают, обижают, — ворчал он, — когда никто даже и не думает об этом. Надо, надо как-то достучаться, иначе мы… мы будем виноваты. Виноваты ли они, что история поставила их в особые условия и не дала надлежащей выучки?! Никак не втолкуешь им, что никто не обижает, не думает даже.

Взял лист бумаги и начал набрасывать, что надо сделать немедленно. Вспомнил Тансыка и пожурил мысленно: «Где он, бродяга, шатается?!» Зазвонил телефон. Инженер крикнул в трубку:

— Кто там? Что произошло? Говорите «ничего», на кой же черт звоните в такое время? Что вы говорите? Начинается рабочий день? Не может быть! — взглянул на часы. — Да-да, скоро шесть. Я не ложился, все обдумывал. Сговорились с профсоюзом и со всеми техническими силами насчет собрания часа в четыре. Вы советуете мне лечь спать? Чепуха, перетерплю! Вечером соберем казахов и потолкуем.

Звонил инженер Дедов, он ведал пикетом — двумя километрами пути. Его волновал тот же вопрос — за ночь из пикета ушло пять казахов в спецовке. Оставшиеся уход их объяснили тем, что они не хотели работать, а пришли за одеждой, мануфактурой и чаем.

— В аулах ситцу и чаю мало. Выпьют чай, снова придут на дорогу.

Среди рабочих было немало таких, которые держались до первого получения мануфактуры и чая. Получив, уходили на другой участок, получив там, — на третий. Таким была дана кличка «пайщики».

На собрании выяснилось, что угнавшие лошадей, унесшие спецовку дали ложные адреса, и не были найдены.

Кое-кто высказал предположение: сами ли казахи-рабочие додумываются до всех этих штук, не стоит ли за их спиной ловкий и хитрый враг, который в своих классовых целях сеет смуту, недоразумения и старательно вырывает все корешки, которыми сцепляются казахи с дорогой. Не легко было распознать, кто из пяти сотен русских и казахов — враг.

Все, что касалось разъяснительной работы, собрание приняло, одобрило, но два пункта вызвали много споров: о поденной оплате и о прикреплении казахских групп к русским.

Против поденной оплаты инженер Дедов поднял целую войну, он с пеной на губах костил этот проект:

— Если мы проведем поденщину, мы никогда не получим квалифицированных рабочих из казахов. Кто же из них станет учиться, приглядываться, стараться? Никто! Зачем трудиться, когда за самую отъявленную лень будут платить рубль восемьдесят семь копеек в день. Человек прокурит, проваляется день на песке, а ему, пожалуйста, чуть не два рубля. Нужна именно сдельщина. Не беда, что начнут от тридцати копеек. Они же не дети, прекрасно понимают, что пятерка больше тридцати копеек, и потянутся за пятеркой. Тут они и стараться будут и учиться. На поденщине они изленятся окончательно, и никаких кадров из них не получится. Я за крепкую выучку, за деловое отношение к людям. Я за прикрепление хороших рабочих к казахам при условии сдельщины. При поденщине что будет делать инструктор-рабочий? Дорого оплачиваемые лентяи пошлют его к черту!

Инженер Елкин держался другого мнения:

— Я буду до конца доказывать, что ни агитация, ни сдельщина, ни поденщина не сделают главного — не дадут сознательных пролетариев. Все мы ежедневно, ежечасно должны пестовать их, строительство обратить в массовую школу, и тогда получим нужное. Люди не умеют держать лопату, вбить гвоздь, распилить дерево. Как же они обратятся в пролетариев, да еще квалифицированных? Научить надо, начать с гвоздя, но на первое время надо сделать им скидку, нельзя же опытных и неопытных ставить