Аукатым охотно принял угощение от Елкина и разговорился:

— Люди сказывают, в степь пригонят табуны машин, а коней будут резать на мясо?

— Не бойся, ты и твой сын будете ездить на конях. Машины пойдут по дорогам, а в степи, в горах будут ездить на конях. Разведи больше таких, как Зымрык, чтобы у каждого был такой конь.

— Зачем у каждого? А кто будет брать призы?

— Себе заведи еще лучше.

Аукатым уехал успокоенный.

…Тансык сидел на борту «доджика» и что-то рассказывал группе казахов, обступивших машину. Он размахивал руками, поднимал ноги, то всем корпусом подавался вперед, то откидывался назад, будто сидел на шиле и работал всем телом, чтобы сохранить равновесие. Елкин приоткрыл палатку и начал вслушиваться. Но понять… где тут понять, когда инженер знал всего несколько казахских слов: аман, бар, жаксы, ёк; он прислушивался больше к тону речи, крикливому и убеждающему.

— Агитирует, — усмехнулся Елкин, — проповедует. Что он такое, в самом деле, преподносит им который день и с такой страстью?

Подошел инженер Дедов.

— Что вы тут наблюдаете? — спросил он.

— Нашего агитатора, Тансыка.

— А черт его знает, что мелет он; можно предполагать, жуткую чепуху. Результаты этой агитации могут быть самые неожиданные.

— Да, правда… Надо как-то взять под контроль. Языку научиться, что ли? У меня сейчас мелькнуло — приспособить Тансыка агитатором, накачать его как следует. У него, послушайте, все приемы заправского пропагандиста: голосина и смелые, уверенные движения. Надо заняться, займусь непременно.

— Все перепутает. Получится у него в голове такая хурда-мурда, что… — Дедов фыркнул.

— Он парень способный.

— Сплетник и фантазер. Он был этим — как их называют? Длинным ухом, а они — страшенные сплетники, фантазеры, сочинители.

— Вот и направить эти его качества в добрую сторону. Вы не займетесь с ним?

— Отказываюсь от всяких занятий.

Раз мелькнувшие мысли Елкин любил проводить немедленно в жизнь. В тот же день он подсел к Тансыку, когда тот лежал у костра и, глядя в небо, пел какую-то степную песню.

— Что ты рассказываешь им? Расскажи мне.

— Ты сам знаешь.

— Про дорогу? Про нас?

Тансык сел и сказал:

— Да. Они просят, расскажи им про то, про это, я и рассказываю.

— Любишь рассказывать?

— Э, не служи я здесь, я поехал бы по всей степи…

— Хочешь? Я пущу тебя…

— Хочу.

— Только сперва научись грамоте, научись читать книги, и я пущу тебя.

Елкин начал занятия. Помогало, что Тансык порядочно умел болтать по-русски, но все же учитель скоро убедился, что книжной грамотой долго делать из Тансыка агитатора. И принял другой метод: начал читать, рассказывать и толковать Тансыку про дорогу, про города, заводы, про то, как будет в Казахстане после постройки железной дороги. Ученик, как большинство вестников Длинного уха, оказался необыкновенно памятлив и деятелен. Услышав что-либо от Елкина, он тотчас же собирал казахов и пересказывал это слово в слово, наподобие граммофона.

Изыскания закончились. Было принято направление дороги через Чокпарский перевал. Елкин со своей группой переехал на станцию Луговую, куда прибывали составы с рабочими, продуктами, инструментами, машинами. Шла жаркая работа, разгружали составы, строили бараки, ставили палатки. Контора закупала лошадей, верблюдов, фураж. По станции ходили толпы любопытствующих казахов.

Тансыка Елкин назначил в артель по разгрузке. В этой артели из казахов был один Тансык, все прочие — русские парни и татары. Тансыка сразу причислили к татарам и начали звать «князь».

Тансык постоянно, даже в самую тяжелую жару, ходил в малахае и штанах из овчины. На работе от штанов и шапки он истекал потом, был неуклюж. Рабочим надоела неповоротливость Тансыка, и они решили вытряхнуть его из штанов силой.

Они разгружали мешки с цементом. Тансык старался, но успевал перенести только один мешок, в то время когда прочие переносили три. Старший рабочий крикнул ему:

— Сбрось штаны! Что за работа в таком одеянье?!

Тансык отказался:

— Холодно будет.

— Хитришь, работать не хочешь, симулируешь, а получаешь наравне с нами! — загалдели рабочие.

— Сдернем силой, — сказал кто-то. — Брось их, вшей в них напаришь табуны. Вытребуй себе легкие, брезентовые, как у нас.

Тансык бросил работу, ушел из барака к Елкину на квартиру.

— Что, — спросил инженер, — трудно?

Тансык залился горькими слезами, совсем как в детстве перед матерью, и пожаловался, что у него хотят отнять штаны, а других-то нету ведь.

Елкин выписал ему брезентовые штаны и заставил надеть их. Тансык чувствовал себя неловко, как бы голым, сам себе казался смешным и не сразу осмелился выйти на станцию. А через несколько дней уже удивлялся, как мог раньше в летнюю жару носить шубные штаны и малахай.

Начались земляные работы, требовалось много землекопов, и Елкин послал Тансыка с представителем от конторы по аулам нанимать рабочих. Тансык снова был на коне, в степях, исполнял важную должность — переводчика. Представитель, старый десятник Прохоров, умел пользоваться Тансыком. Приезжая в аул, он говорил:

— Ну, поагитируй!

И Тансык начинал агитировать. Ему не приходилось собирать людей, они сбегались сами. Многие из них знали его, а слышали про него все. Он часами, не понижая голоса, рассказывал о дороге, о той жизни, какую принесет она казахам.

Рассказы Елкина, его споры с Дедовым, инструкции Прохорова и все то, что придумал сам, он выкладывал целиком. Сознание, что он в строительстве дороги нужный, пожалуй, очень большой человек, давало его