Черт. Еще одна загадка. А мне куда?

Куда-куда…

Если я хочу что-то узнать, то только в одном направлении – следом.

Выцветшая надпись из трех букв на размытом от дождей фоне, растущие вдоль бетонной стены «бункера» подорожники и дикие ромашки, сидящий на скамейке у соседнего дома апатичный алкоголик с тлеющей сигаретой в руке. Двор пересекали косые закатные лучи – скоро стемнеет.

«Тир».

Именно такая невзрачная вывеска без каких-либо дополнительных пояснений красовалась поверх распахнутых настежь железных створок-ворот. Ни тебе часов работы, ни имени «ЧП», «ИП», ни адреса.

Просто «тир».

Зачем она пошла внутрь? Встречаться с другом? Проведать кого-то?

Напряжение с каждой минутой возрастало – я должна выяснить как можно больше. Возможно, это мой последний день в компании Яны, возможно, второго шанса мне не представится.

Затянув волосы в хвост и накинув на голову капюшон ветровки, я захрустела подошвами кроссовок по усыпанным бетонной крошкой ступеням.

«Гулять, так гулять. Стрелять, так стрелять…»

Строение действительно оказалось тиром. Серым, убогим, но самым что ни на есть настоящим – со стеклянными стойками и разнообразными видами пистолетов под ними, с украшенными агрессивного вида плакатами стенами и развешенной над входом патронташной лентой.

О-ля-ля!

Если и существовало на земле место, куда я вряд ли сунулась бы по доброй воле и в одиночку, то это как раз такой вот российский «бункер» с бородатым дядькой, одетым в черную майку «Megadeath», за прилавком.

Бородач курил – над его головой коромыслом висел дым, – косил на меня карим глазом и пожевывал фильтр бычка; два мужика в углу тыкали друг в друга разодранными посередине бумажными мишенями:

– И это из дробовика! Ты видел?

– На мою посмотри – все в десятку!

– А отдача какая…

Из дверного проема слева от кассира раздавался такой грохот, что ломило виски и уши. Сладковато тянуло порохом; я неуверенно приблизилась к волосатому и брутальному в нехорошем смысле этого слова кассиру – владельцу?

– Заблудилась? Или пострелять пришла?

– Пострелять.

Где Яна? Неужели там, откуда раздается стрельба? Для чего ей это?

– Паспорт есть?

Паспорт, к счастью, оказался с собой – я всегда запихивала его в карман сразу же, как перемещалась в родной мир.

– Я здесь в первый раз, ничего не знаю, – черные дула под стеклом гипнотизировали и взгляд, и сознание. – Сориентируете по ценам? И мне бы… вводную экскурсию.

– Будет тебе экскурсия, – прокуренный смешок. – Хоть знаешь, какое оружие предпочитаешь? Или тебе все равно?

И бородач протянул руку за обернутым в кожаную обложку документом.

Об оружии я знала много – гораздо больше, чем большинство жителей этого города. Нет, не хвасталась – просто слишком часто бывала с парнями на полигоне, когда те тестировали новые модели, – прошла с коллегами не одно боевое задание, получила почти профессиональную подготовку в Реакторе.

– Зал у нас здесь, – теперь дядька-рокер кричал – в раскате выстрелов его голос почти полностью тонул. – Всего пять зон. Мишени управляются рычагами – если потянешь его на себя, она подъедет ближе, если отклонишь назад – отъедет дальше. Некоторые и с десяти метров не попадают. Оружие в первый раз я заряжу тебе сам…

Я не возражала.

Я смотрела на нее – на Касинскую Яну – и не могла оторвать взгляд. Она стояла прямая, напряженная, злая – ноги расставлены, на голове огромные, похожие на старые «Веговские», наушники, – и палила, не останавливаясь. Высаживала обойму в плакат у стены, перезаряжала пистолет (что это – девятимиллиметровая Беретта?) и вновь плавно, но агрессивно жала на курок.

Бах-бах-бах – три дыры в центре мишени.

Бах-бах-бах-бах – два отверстия в голове, два в сердце…

Такой она мне и запомнилась – дерзкой, будто чем-то обиженной, готовой убить целый мир – переполненной яростью пепельноволосой «Сарой Коннор».

Домой, неимоверно уставшая, голодная и окончательно сбитая с толку, я вернулась только после того, как быстро отстрелялась на «вводной экскурсии», покинула «бункер» первой, дождалась «объект» в кустах снаружи и проводила его до дома.

И вновь трамвай, давка из пассажиров пенсионного возраста, спина в кожаной куртке – на этот раз не вблизи – издалека.

Уж после тира она наверняка запомнила мое лицо.

Еще один странный разговор, не добавивший понимания в мою кашу из мыслей, состоялся у крыльца ее дома. С гопниками. Да-да, с самыми настоящими гопниками, каких, начиная с девяностых, еще нужно поискать.

– О-о-о, Каська! Сигареты есть?

– Есть.

Яна протянула неблагополучному на вид парню в спортивных штанах пачку – тот вытащил несколько штук.

– Эй, ты, не бурей!

– Че, те жалко что ли?

– Жалко будет, когда встану в три часа ночи, а курить нечего.

– Да ладно, ты у нас богатенькая, заработаешь еще…

Богатенькая? Нет, деньги на тир, конечно, есть, но вот на остальное?

– Давно сидишь? Саню не видел?

Какого еще Саню?

– Седня не было его.

– Понятно.

– Каська, да не торопись ты. Может, побалагуришь с нами?

– Упарилась я, Дрон. На ногах с утра, в другой раз.

– Ну, покедова…

– Ага.

И она, не прощаясь, зашагала к входу в общежитие.

Все. Баста. Моя миссия подошла к концу.

Вернувшись домой, я так и заявила Смешарикам:

– Это не она. Не может быть ей. Вы вообще представляете себе вместе нашего Джона и эту странную девчонку, которая работает в пиццерии, по вечерам стреляет в тире, а после делится сигаретами с гопниками? Что за странная комбинация? А я ведь коснулась ее там, в подвале, и ничего особенного. Ничего! Обычная рука, обычная кожа, никаких странных ощущений – наверное, будка ошиблась.

Фурии смотрели на меня донельзя бесстрастно. А, выслушав мою речь, зачем-то дружно втянули воздух и заявили:

– Это. Ана.

И укатились ужинать.

6:18

«Зачастую человек, когда дарит вещь, дарит себя: «мол, видишь, какой я хороший?» Он старается подарить мнение о себе – мол, «зацени/похвали и всегда помни о моей доброте», а после тщательно следит за тем, что происходит с его подарком. Куда поставили, пользуются ли, часто ли сметают пыль? А если выясняется, что «достают и пользуются» не часто, обижается – мол, мои прекрасные качества не оценили по достоинству. Так работает страх «раз вещь мою не любят, то не любят и меня». Страх «меня не любят».