– Мы с твоим папой давно уже не любим друг друга, – продолжала убеждать сына Галинка, – но остались просто хорошими друзьями.

– Он убьет твоего Бориса! – прорычал Николай. – Один маленький укольчик – и он на том свете!

– Твой папа – врач! – укоризненно воскликнула Галинка. – И не сможет убить человека! Врач, наоборот, дает клятву спасать людей!

– Врач… – машинально повторил Борис под окном. – Один маленький укольчик…

Вечером того же дня, воспользовавшись отсутствием Галинки, он решился поговорить с Николаем «как мужчина с мужчиной». Но еще не произнеся даже первого слова, вдруг поймал себя на мысли, что боится этого паренька, боится фатальной схожести событий, диалогов, образов, сплетающих этой своей схожестью замкнутый круг его собственной жизни. Он вдруг опять почувствовал, что обречен все время препятствовать тому, что непременно должно произойти. Обречен догадываться о том, о чем и так знает.

Борис подвинул стул к письменному столу, за которым Коля делал уроки, сел рядом и, заглядывая из-под руки ему в глаза, спросил вкрадчиво:

– За что ты меня так не любишь?..

Тот усмехнулся и, не отрываясь от тетрадки, в которой выводил цифры, повторил пренебрежительно:

– Не любишь…

– Что здесь смешного? – с ноткой раздражения спросил Борис и отодвинул от мальчика задачник.

Тот с деланым одолжением повернул голову и уставился отчиму прямо в глаза:

– А кто вас любит?

Борис растерялся.

– Кто вас любит? – повторил Николай с вызовом. – Все вас только жалеют! Потому что вы – псих! Как и та старуха, которая вас искала!

– Старуха? – переспросил Борис, ошеломленный агрессией мальчика. – Какая старуха?

– Знамо дело – какая! – не унимался Николай. – Которая вам несметные сокровища завещала!

– Откуда… она?

– Знамо дело – откуда! – злорадствовал мальчик. – Из психдома! Откуда же еще!

Борис испуганно моргал, с трудом переваривая смысл сказанного.

– А как… как она выглядит?

Николай только сейчас заметил ужас и растерянность в глазах отчима и вдруг осекся как человек, который сболтнул лишнее.

– Я… Я не знаю, – буркнул он и отвел взгляд.

– Она с одним глазом? – прошептал Борис, чувствуя, что сердце провалилось куда-то вниз, оставляя за собой ледяной, змеиный хвост.

– Да не знаю я, – неохотно отозвался мальчик, теребя на столе карандаш. – Я ее не видел.

– Тогда откуда ты знаешь… про старуху?

– Я слышал, как мама несколько раз разговаривала с папой. О ней. И о том, что она завещала вам сокровища. Отец сказал, что, верно, она сумасшедшая…

– Сокровища… – задумчиво и почти без удивления повторил Борис. – А где они?

Мальчик пожал плечами:

– Сказала, что в Москве. В какой-то гостинице. И знак показала…

– Знак… – тем же тоном, как эхо, повторил Борис. – Какой знак?

Было заметно, что Николай уже пожалел, что ввязался в этот разговор. От его эпатажной агрессии не осталось и следа, и теперь он испытывал неловкость.

– Какой знак? – снова спросил Борис. – Ты его видел?

Коля вздохнул.

– Он нарисован там… на той бумаге, которую старуха отдала маме. Такой странный. Похож на фашистского орла, только тоньше намного и длиннее. А вокруг него – венок.

– Крест в круге, – утвердительно кивнул Борис, ничуть не удивляясь этому своему открытию.

«Один крест охраняет богатство, другой отбирает жизни… Ты найдешь оба, но круг не разорвешь…»

Он схватил со стола задачник и зачем-то прижал его к груди.

– А что это за бумага, которую старуха отдала маме? Карта?

– Ну вы вообще… – усмехнулся Коля. – Стивенсона начитались, что ли? «Остров сокровищ»? Какая еще карта? Это просто… ну, документ.

– Завещание? – догадался Борис.

– Вроде того. Письмо какое-то. Я только издалека видал. Но не карта – это точно.

Николай наморщил лоб, что-то припоминая.

– Она вроде сказала маме, что, мол, сокровища должны достаться Борису… ну, то есть вам. И вашим… там… наследникам, родственникам… В будущем.

– В будущем ? – вздрогнул Борис и тут же понимающе кивнул: – Моему будущему.

С минуту оба молчали.

– Можно я доделаю задание по математике? – осторожно поинтересовался Коля, наблюдая, как отчим в задумчивости теребит в руках его учебник.

– Да, конечно, – спохватился Борис.

Он протянул мальчику книгу, встал и медленно направился к двери. На пороге он обернулся:

– А почему ты решил, что меня никто не любит?

Мальчик не ответил. Он втянул голову в плечи и поспешно уткнулся в учебник.

– Меня любит твоя мама, – нараспев произнес Борис, словно убеждая самого себя, – а я люблю ее…

И вышел вон.

«Как же все просто! – думал он, шагая по городу не разбирая улиц и глотая слезы. – Как все просто и пошло! Таинственное завещание неведомой старухи (может быть, и вправду сумасшедшей) сыграло злую шутку со взрослыми, серьезными и умными людьми, а в конечном итоге – опять с моей собственной жизнью. Вот, зачем понадобилась фальшивая Галинка! «Сокровища достанутся вашим… наследникам… родственникам». Единственный мой родственник и близкий человек – жена!

Кому мог прийти в голову такой циничный, иезуитский план? Неужели Циклопу? Или этому хитрому Матвею? «Я слышал, как мама разговаривала с отцом…» Какое дьявольское искушение могло погубить душу этого человека? Чьи колдовские чары сделали его алчным и жестоким? Не твоих ли рук это дело, бабушка Назима?»

Вдруг он остановился как вкопанный, потрясенный страшной и в то же время совершенно очевидной мыслью:

«Все эти мнимые, неведомые сокровища могут достаться родственникам только в одном случае: если меня самого не будет ! Моему имени, моим книгам удел один – забвение. А мое собственное место – на кладбище!.. А это значит, что у меня нет будущего ! Того самого будущего, которого так все боятся!»

Борис стоял посреди тротуара. Его толкали прохожие, а полуденное ташкентское солнце плескалось в голове вязкой горячей болью. Он почувствовал слабость в коленях и прислонился спиной к раскаленной стеклянной витрине продуктового магазина, чтобы перевести дух.

Через десять минут он купил в магазине самсу, бутылку портвейна и отправился в ближайший парк.

Какой-то старичок долго и сочувственно наблюдал, как молодой человек на самом краешке скамейки давится вином и слезами, и в конце концов осторожно спросил:

– У вас несчастье? Кто-то умер?